Всесожжение

Я всё больше думаю о Сигур. Верю в инстинкт хищника, который лежит где-то далеко за границей добра и зла. Лишь появление оператора, воплощённого в дирекса человека, кладёт на него бремя морального выбора. Даже если это выбор, который делает третье лицо, вне поля зрения кольца обзора, в разваливающемся мире.

– Как самочувствие? – вдруг спрашивает Кесслер. – Вы готовы?

– Всё в порядке. Можете начинать свой магический ритуал.

– Я удивлён вашей отваге, господин Элиас. Ничто в этом мире не заставило бы меня согласиться на имплантацию мозга, а поверьте мне, я не трус.

– Даже к смерти можно в конце концов привыкнуть. У меня задание, которое нужно выполнить: я должен найти детей и провести кого-то через пустыню, – я чувствую, как подобие моего тела пылает. – Поторопитесь, я могу не дожить до операции.

Меня снова везут на скрипучей каталке. Мы направляемся в подземные убежища, куда чуть раньше прибыла платформа с телом Сигур. К этой части лагерного комплекса нет доступа ни у гражданских, ни у заключённых. Её хорошо охраняют. Мы проходим несколько караулов и массивных дверей. Стражники приветствуют Кесслера, который шагает рядом со мной с напряжённым выражением лица. Камера регистрирует жест Гепарда – он поднимает ладонь, чтобы приветствовать меня, но отказывается от этой идеи на полпути. Рука касается сигареты, торчащей в уголке губ.

Я смотрю на него с любопытством ребёнка, оглядываю всё так жадно, как будто бы только мгновение назад пришёл в этот мир. Хочу запомнить как можно больше, до конца использовать отупевшие чувства и память. Тренируюсь как рекордсмен, чтобы не подвести в самый ответственный момент. Я не чувствую почти ничего, когда думаю о детях и Вивьен, но полагаю, что это пройдёт и я доберусь к цели, подталкиваемый надеждой на встречу с ними. И хоть я умер давно, возле побережья Соммос, но лишь сейчас придаю смысл той жизни.

Врачи и техники перекладывают меня на стол и копаются возле змеек искусственного сердца. Новые жидкости начинают кружить в пластиковой системе кровообращения. Вдали я вижу огромную капсулу, в которой лежит боевое тело, прикрытое хирургической палаткой. Наверное, ему уже делают кесарево сечение и открывают лоно, в которое после гормонального полоскания поместят мой мозг. Я вспоминаю лица людей, которых встречал в прошлом, названия городов и улиц, горных вершин и рек, транспортных средств и электронных гаджетов. Цифры, фигуры и математические заклинания – всё расплывается в пустоте, но помогает не заснуть.

«Не сейчас», – думаю я сонно.

– Меня зовут Эрнст Саливан, – я буду руководить операцией, – профессор с пирсингом на лице наклоняется над операционным столом. – Пожалуйста, расслабьтесь и думайте о чём-то приятном. Через мгновение вы заснёте, а мы о вас позаботимся настолько хорошо, насколько сможем.

– Я не могу заснуть, – через инфор доходит только шум помех, – я ещё не всех назвал… я не могу вспомнить…

Я слышу его…

– Пожалуйста, посчитайте обратно от десяти до нуля.

… его голос.

… десять, восемь, семь, пять…

С самого детства к нему приходил один и тот же сон, который заставлял его чувствовать себя исключительным. Францишеку Элиасу снилось, что он оказался на краю пустыни, там, где первые барханы тянутся своими языками к камням. Он долго смотрит на горизонт, закрытый туманами пыли. Потом закрывает глаза, его веки словно литые из стали, он чувствует смертельную усталость и неумолимо валится набок, всё ниже и ниже. А когда всё же падает, разбивается о камень, как скульптура из хрупкого материала: ноги, руки, корпус и голова – всё лежит отдельно, покрытое пустынной пылью, которая въедается в искривления и щёлки. Ветер дует всё сильнее и навевает всё больше песка, а тело теряет форму под холодными частичками. Его охватывает небытие, которое пришло из-за невиданного горизонта и принесло желанное облегчение. Францишек Элиас всегда видит сны о своём предназначении, он поднимается с земли, воскресает. Вот человек, который сходит с креста человеческих страхов, лишает себя языка и чувств, срывает с головы тернистую корону ненависти и становится нашим спасителем. Ecce homo.

Начинайте операцию.

V. Роза победы

1. Любовь – это путь

Сигур не понимает людей, их ценностей и мотивов действий, потому ей остаётся только любовь. Она не понимала их ни в инкубаторе, задавая сотни вопросов мединженерам, ни сейчас, чувствуя под ногами тела, надгрызенные вампирами. Она так отчаянно любит людей лишь для того, чтобы оставаться им верной: она любит их за безумие генов, отправку в будущее следующих поколений, за усилия, которые совершают их тёмные сознания, чтобы соединиться с миром, за неисчерпаемые амбиции и волю. А больше всего за филогенетическую память предков и собственную идентичность, которая опирается на противоречия. Сигур надеется, что, когда Земля пробудится от прикосновения Бога, на краткий миг она станет человеком.

(Откуда, чёрт возьми, берутся такие мысли?)