Вы меня слышите? Встречи с жизнью и смертью фельдшера скорой помощи

А затем, когда мы уже собрались уезжать, плечи пациента поднимаются, живот втягивается, грудь расширяется: он сделал вдох самостоятельно. Пока мы пробираемся сквозь плотное движение часа пик, он вдыхает еще и еще, и я понимаю, что желаю ему выжить. Конечно, желаю. Он молодой, ему осталось еще много лет, он не хронический больной, который подошел к естественному завершению пути. В нашей профессии бывают моменты, когда смерть, несмотря на всю печаль, кажется в каком-то смысле уместной, потому что жизнь идет своим чередом и подошла к концу. Но есть и масса других, когда смерть кажется оскорблением, с которым надо бороться, ошибкой, против которой необходимо возразить.

В нашем вежливом обществе мы стремимся отгородиться от смерти. Мы знаем, что она есть и вечно маячит где-то неподалеку, но мы не хотим обращать на нее излишнего внимания, чтобы не подавать ей идей. Но в иные недели кажется, что смерть везде, куда ни посмотришь.

Изначально хочется, чтобы все выжили. Это в природе человека, и это вопрос профессиональной гордости. Думаешь: если я только все сделаю правильно, то смогу исправить все эти отклонения и предотвратить трагедии. Довольно быстро понимаешь, что это не так: большинство людей с остановкой сердца не выживут. Это жестокая истина, которая в пух и прах разносит твой энтузиазм и четко ставит тебя на место. Приходится осознать суровую реальность: дело не в тебе и не в том, что ты делаешь, просто все идет своим путем. Секрет в том, чтобы принять это как данность и все равно пытаться сделать все, что можешь. Смерть становится нормой, выживание — исключением; ты исполняешь свой долг, а все остальное остается тайной в ящике Шрёдингера.

Я никогда как следует не владел искусством принимать неизбежное без укола испытываемого вчуже горя. Я вижу, в чем преимущества; есть потребность в профессиональной отстраненности, и чем меньше вкладываешься, тем меньше катастроф забираешь с собой домой с нависшим над тобой чувством поражения. Но я не уверен, что альтернатива не хуже: молчаливое, неохотное смирение с поблекшей реальностью, психологическая капитуляция, сглаживающая пики и спады, которые напоминают нам, зачем мы здесь. Даже сейчас я не уверен, что готов согласиться на это добровольное оцепенение.

К нашему приезду в больницу пациент уже дышит сам, резко и глубоко втягивая в себя воздух, как зверь, и мы передаем технически живого человека. Мы вытянули его из могилы — во всяком случае, на данный момент. Есть причины для робкого оптимизма, но неизвестно, сколько времени его организм обходился без кислорода и сколько вреда это нанесло.

Наша цель — это выживание и выхаживание до выписки. Нам нужно, чтобы в конце концов пациент сам вышел из больницы, сколько времени бы это ни заняло. Я надеюсь, что нашего пациента ждет именно такое будущее, но у меня есть некоторые сомнения. Это тайна, которая будет раскрыта только со временем, — еще один ящик Шрёдингера с несколькими вариантами реальности внутри.

Пациент ежедневно выводит из себя по нескольку бригад скорой помощи регулярными звонками

— Как вы сегодня себя чувствуете, Фрэнк?

— Я вам наверху скажу.

Фрэнк поворачивается на пятке, оставляет меня в дверях и, топая, уходит было в комнату.

— Почему же вы не спуститесь и внизу со мной не поговорите?

— Да ведь они слушают, разве нет?

— Кто?

Менеджер, словно он и есть ответ, тоже появляется в дверях:

— Боже, неужели он снова вас вызвал? Нет?

— Не слушайте его! Не слушайте! Он злой!

Я здесь, чтобы увидеть Фрэнка, но некоторые сведения от менеджера могли бы мне помочь.

— Он сегодня скорую уже вызывал?

— Нет, вчера. А позапозавчера — дважды. Мне правда жаль. Фрэнк, предполагается, что сначала вы сообщаете нам, а скорую зовете уже потом.

Фрэнк останавливается на середине лестницы.

— Вы пришли, чтобы меня осмотреть — или как?

— Конечно. Я за вами поднимусь.

Когда я захожу наверх, Фрэнк расхаживает по комнате, задвигает верхнюю часть телефона, отодвигает, задвигает-отодвигает, туда-сюда. Каждый раз, когда оказывается у окна, раздвигает жалюзи, выглядывает на улицу, смотрит налево, направо, потом закрывает их снова. И опять ходит. И еще, и еще раз отодвигает и задвигает верхнюю часть телефона. Потом жалюзи — открывает, закрывает. Потом снова ходит.

— Что же не так, Фрэнк?

— Где скорая?

— Скажите мне, что случилось, и мы поглядим, нужна ли она нам.

— Вроде как они скорую пришлют.

— Вы же знаете, как это делается, Фрэнк. Вам нужно рассказать нам, что стряслось.

Ссутулив плечи, Фрэнк возвращается к окну и смотрит наружу.

— Она уже должна была приехать. Я сказал, что у меня грудь болит.

— У вас болит грудь?

— Может быть.

— Фрэнк, послушайте. Они отправят скорую, только если она нам понадобится.

— Вы имеете в виду, «если вы им скажете».

— Вот именно.

— Так скажите им. Мне в больницу нужно.

— Допустим. Но почему?

— Я имею право вызывать скорую. Если я позвоню и скажу, что мне нужна скорая, я вправе ее получить!