Вы меня слышите? Встречи с жизнью и смертью фельдшера скорой помощи

— Боюсь, сейчас вам не отделаться от меня. Давайте попробуем разобраться, что происходит и что нам с этим делать.

— Вы же просто стоите и болтаете! Вы как следует не работаете. Вы вроде как должны всякое разное делать. Так? Проверьте, что со мной. И вроде как вы должны меня в больницу отвезти! Правильно? Не хочу говорить о том, что со мной, хочу в больницу.

— Подойдите и сядьте — и я проверю, что с вами. Фрэнк, но все-таки. Чем, по-вашему, вам должны помочь в больнице? Что же неладно, что мы им скажем?

— Я здесь не могу оставаться. Мне люди не нравятся.

— Сотрудники?

— И жители тоже. Все. И я им не нравлюсь. Они меня злят. И из себя выводят.

— Вы огорчились?

Фрэнк вскакивает, открывает дверь холодильника, достает бутылку газировки и делает большой глоток. Возвращается к окну, открывает жалюзи и непринужденно отрыгивает, посмотривая влево и вправо.

— Фрэнк, у вас, с вашим телом, что-то не так?

— Я уже сказал!

— Вы себя плохо чувствуете? Вам больно?

Фрэнк картинно, вычурно оседает в кресло. Глубоко, театрально вздыхает. Смотрит на телефон, затем набирает номер.

— Кому вы звоните, Фрэнк?

Он барабанит пальцами по подлокотнику кресла.

— Фрэнк?

— В скорую! Так? Мне нужна скорая!

— Я уже здесь, Фрэнк.

— Вы не из скорой. Вы мне незачем.

Кто-то отвечает.

— Да-да. Алло? Да. Все так. Мне нужна скорая. Ага?

Он принимается нетерпеливо постукивать ногой по полу. И диктует адрес:

— У меня грудь болит. Да, боли в груди, ага? Что?

Фрэнк слушает, хмурится.

— Нет, вот он… Нет, на машине приехал… Я имею в виду — нет… Он передо мной… Что?

Фрэнк протягивает телефон:

— С вами хотят поговорить.

Я беру трубку у Фрэнка, называю себя, объясняю, что да, я здесь, с Фрэнком, и все еще оцениваю, что с ним, и нет, прямо сейчас нам скорая не нужна. Я благодарю того, кто принимал звонок, и отключаюсь. Протягиваю телефон Фрэнку — он хватает не глядя.

— Хорошо, Фрэнк. У вас грудь болит. Расскажите.

* * *

Фрэнка знают все. Большинство из наших не единожды у него бывали. Те, кому не довелось, наслышаны о его репутации. Для тех, кто работает в местных бригадах скорой, он, равно как и многие из тех, кто на него похожи, не то словно клякса на карте, не то как награда на мундире.

— На прошлой неделе три раза к Фрэнку ездил.

— Два вызова подряд от него получили. Оставили его дома. Заехали за угол, загорелся зеленый — и тут нас так обратно и отправили.

— Вы его забрали?

— А как иначе? Он и дальше собирался перезванивать.

Фрэнк невысокий, плотный и бородатый, но лишь телесно, а его комплекция странно контрастирует с его подростковой сгорбленной осанкой и его манерами. Он беспокоен и нетерпелив, как будто весь мир против него сговорился.

Если снять слои разочарования, под ними обнаружится, что Фрэнк раз за разом сетует на одно и то же: некие люди не сделали того, чего он от них хочет.

Он обычно звонит с болями в груди: знает, что от этого не отмахнутся. Но до сих пор никто не находил никаких нарушений в его сердце или легких. Не то чтобы не пытались: он один из тех пациентов, на ком все еще могут оставаться наклейки от предыдущей ЭКГ или ватка, приклеенная пластырем к изгибу локтя там, откуда у него брали кровь на анализ. Он моложе меня и физически здоровее, и если Национальная служба здравоохранения не утратит теперешний облик, вполне возможно, что Фрэнк так и будет вызывать скорую за скорой каждый день еще лет сорок.

Он сводит с ума, но без злого умысла. Манипулирует, но не угрожает. Так пес никогда не кусает, но у вас на виду раз за разом писает на ковер — как раз когда вы собираетесь выйти из квартиры, — словно хочет сообщить: «Ты за меня в ответе. И пренебрегать мной не можешь. Не оставляй меня здесь одного». Своевольный, беспардонный, но вдобавок нуждающийся и неотвязный. Потребности у него подлинные, только направлены не туда.

Сколько же я трачу времени, пока разбираюсь с людьми вроде Фрэнка, — больше, чем я мог бы себе представить в начале карьеры. Мы почти никогда не отказываем — а это в нашей работе подводный камень. Возможно, я был наивен, не видел, что этой части рутины мне не миновать, но я никогда и не думал, что один пациент сможет отнять столько времени моей жизни: по-моему, на этой неделе Фрэнка я видел чаще, чем родных детей. Возможно, ничего удивительного в том, что зловредные ночи вроде теперешней вызывают к жизни давние вопросы — мне их время от времени и вслух задают: рад ли я, что сменил карьеру? этого ли я ожидал? а что если мне когда-нибудь вернуться? Вопросы бывают и не такими затертыми: о чем только, эх, я думал, когда променял хорошую, удобную работу в офисе на эту?