Высокие звезды

Дочь хозяина, сеньора Родриго, Марианна, выросла здесь и провела в этих краях все семнадцать лет своей жизни. Она ещё многого не знала, но порой в мечтах уносилась очень далеко от родимых мест, представляя себе будущую жизнь, которая казалась ей полной красок, веселья, словом — бесконечным карнавалом. Она и знать не хотела, чем занимаются её отец, мать. Её раздражали разговоры об урожае, о том, что следует сеять на полях, чтобы выгодно продать выращенное. Ей казалось, деньги в семье никогда не иссякнут, и её мало заботило, откуда они берутся.

Марианна была единственным ребёнком в семье. И отец, и мать очень любили её, но каждый — своей любовью. Если мать старалась спрятать свою любовь глубоко в душе, и мало чем выказывала её, то отец, наоборот, стремился всегда и во всём подчёркивать своё расположение. Он позволял Марианне буквально всё, будь это даже самый сумасбродный каприз, который приходил ей на ум, а Марианна была мастерицей на всякие выдумки.

А вот сеньора де Суэро, донна Мария, не забывала подчёркивать строгость в отношениях между собой и дочерью.

— Как тебе не стыдно, — говаривала мать, если Марианна позволяла себе очередную вольность, — ты не должна забывать, к какому роду принадлежишь. Ведь что тогда смогут позволить себе крестьяне, если даже их госпожа появляется на людях без шляпки, не удосужившись даже заколоть волосы.

— Мама, меня мало волнует то, что обо мне подумают люди. Я вольна поступать так, как мне хочется. К чему тогда знатное происхождение, деньги, если я поминутно должна себя одёргивать? Я свободна — и этим сказано всё.

— Да, ты свободна, — чуть иронично улыбалась донна Мария, в душе восхищаясь своей дочерью, — но только в определённых рамках, за которые выходить нельзя.

— Эти рамки, мама, слишком узки для меня.

— Не мы их придумали и не нам их нарушать.

— А я всё равно буду делать то, что хочу.

И неизвестно, чем бы кончались такие размолвки между матерью и дочерью, если бы в разговор не вмешивался отец, дон Родриго. Он всегда принимал в спорах сторону дочери, и матери ничего не оставалось, как говорить:

— Делайте, что хотите, моё дело — давать вам совет, а ваше — последовать ему или нет.

И тогда Марианна чувствовала себя виноватой. Она подходила к матери и, стыдясь своей вспыльчивости, просила прощения.

— В другой раз будь осмотрительнее, — говорила сеньора де Суэро, понимая, что и в следующий раз дочь поступит так, как ей заблагорассудится.

— Ну, к чему все ваши споры? — говорил дон Родриго, оставшись наедине с женой. — Всё равно Марианна живёт своим умом, мы своим. Не забывай, она принадлежит к другому поколению. Ведь ты тоже не всегда слушалась своих родителей.

— Я-то? — негодовала донна Мария. — Да я слова наперекор не позволяла себе сказать! Если родители говорили, что чего-то нельзя, значит, я и думать забывала об этом.

— Прибереги свои воспоминания для кого-то другого, только не для меня. Я помню, как ты вышла за меня замуж.

Эта страница жизни донны Марии являлась чёрным пятном на её совести. Её родители ни за что не хотели отдавать среднюю дочь замуж раньше старшей. И когда сеньор де Суэро посватался к Марии, ему предложили жениться на старшей дочери. Конечно же, дон Родриго поступил благородно, уговорив своего друга жениться на сестре Марии. Но сеньора де Суэро не любила вспоминать то, что сама была согласна выйти замуж после сестры, пренебрегая предложением сеньора де Суэро лишь для того, чтобы сохранить традицию, по которой младшие дочери никогда не выходили замуж раньше старших.

— Если бы не я, — смеялся дон Родриго, наливая себе ром в небольшую рюмку, — ты вышла бы замуж за какого-нибудь пьяницу, — и он опрокидывал спиртное себе в горло так, как будто это было всего лишь лёгкое вино.

— Я и так вышла замуж за пьяницу.

— Это ещё не самое худшее, дорогая, я тихий пьяница и не позволяю себе на людях прикладываться к спиртному. Ты единственный свидетель моих прегрешений.

— Я, да ещё Марианна, — зло отвечала донна Мария. — Девочке не стоит видеть своего отца пьяным.

— Ладно, — соглашался дон Родриго и закупоривал бутылку, — раньше завтрашнего утра я к ней не притронусь.

— Лучше бы ты сказал завтрашнего вечера.

— Что поделаешь, дорогая, такая у меня привычка: если с утра не выпью немного рома, целый день для меня потерян.

И сколько ни пыталась донна Мария прятать куда-нибудь крепкие напитки, ничего не помогало. Не помогали ни предупреждения слугам, ни собственные усилия.

Обычно к обеду сеньор де Суэро успевал изрядно выпить, и тогда в нём просыпалась сентиментальность, свойственная, обычно, юности.

Он становился ласков с женой, пытался её обнять, нимало не беспокоясь тем, одни они находятся или рядом кто-то есть.

Донна Мария сносила терпеливо эти ухаживания, но когда дон Родриго пытался её поцеловать, всегда останавливала его:

— Ты забываешься, дорогой, мы не одни.

— А что это меняет?

— Это неприлично.

— Ты, Мария, говоришь так, словно никто не знает, зачем женится или выходит замуж.

Тогда сеньора де Суэро напускала на себя вид предельной строгости и говорила мужу шёпотом:

— Лучше тебе отправиться отдохнуть.