Выживший во тьме

Любой, кому выпадет остаться наедине с самим собой, рано или поздно начнет выть от тоски по людям. Но если ему в утешение останется мысль, что судьба, столь жестко распорядившись с ним, все же пощадила других, – то на что мог надеяться я? Можно ли к этому привыкнуть? Не рвать на себе волосы, не резать вены, не броситься в пропасть, чтобы покончить со всем раз и навсегда? Сознавая, что во всем мире нет больше никого и ничего… А если кричать – то крик твой будет услышан лишь ветром. И только пепел и песок станут внимать твоим словам. Порой накатывало отчаяние…

Я выходил на поверхность, с тоской смотрел на мрачные картины, простиравшиеся во все стороны от моего холма, и, опустив голову, убирался обратно, в тишину и надежность подвала. Там, занимаясь чем угодно – шитьем, рубкой дров, приготовлением пищи, – пытался так измотать себя, чтобы уже никакие мысли не посещали, кроме тех, что посвящены насущным заботам. Когда становилось совсем невмоготу, одевался, закидывал за спину походный мешок, брал копье и, плотно затворив входное отверстие, отправлялся куда глаза глядят. Я узнавал многое увиденное во времена прежнего голодного бродяжничества, но с тех пор многое и изменилось. Пока я находился в убежище, земля еще не раз вздрагивала, старые пропасти сменились свежими, а те, которые я знал, пропали. Да и как было все запомнить, когда я был поглощен только поисками еды? Кое-что, правда, отложилось – чисто автоматически. Я приходил куда-то – и убеждался, что эта местность или пейзаж мне не совсем чужд, что поиски еды или укрытия уже приводили меня сюда в первые дни после спасения из глубин разрушенного подземелья метро.

Этим я обязан не разуму. Звериная

память говорила о прошлом. Она так и не пропала окончательно вместе с изменениями, о которых уже упоминал. Волосы, полностью отмытые от многодневной грязи, так и остались свинцово-стального цвета, все порезы и раны зажили, оставив малозаметные рубцы, а сила, присутствие которой я так внезапно ощутил, пока никуда не исчезла. Я с удивлением смотрел на свои руки: вроде ничего и не прибавилось в бицепсах, но стоило взять в них что-то – и я понимал, что могу это сломать или погнуть. Сила скрывалась где-то внутри…

Понемногу я стал отваживаться отходить все дальше и дальше – только так можно надеяться, что встречу кого-нибудь, кому повезло так же, как и мне. Но… Тщетно. Кроме звуков моих шагов да завываний постоянно дувшего порывистого ветра, ничто не нарушало спокойствия и мертвой тишины руин.

На первый взгляд, любой спасшийся мог обеспечить себя всем. Город давал такую возможность, и с этим сложно не согласиться. Но в том-то и дело, что все разбросанное среди холмов теперь надежно упрятано под многократно повторявшимися слоями пепла и песка, сцементировано грязью и залито водой. Увидеть хоть что-нибудь ценное уже довольно проблематично. Все было очень похоже – один холм сменялся другим, руины продолжались руинами, а устремленный вдаль взгляд натыкался на буро-серые тучи, сливавшиеся с горизонтом. Впрочем, сам горизонт теперь располагался не так уж и далеко – всего какой-то пяток километров. Пылевая туча, продолжавшая висеть над городом, никуда не делась. Нужен был очень сильный ураган, чтобы ее прогнать или хотя бы проредить. А может быть, уже ничто не могло избавить землю от нависавшего мрака…

Из-за этого выход в город всегда был сопряжен с трудностями: то дождь, то туман и падавший пепел мешали ориентироваться. Было очень неприятно и жутко бродить по городу, когда даже мой холм вдруг внезапно пропадал в темноте; я сразу прекращал свои поиски и устремлялся обратно, больше всего на свете страшась потерять его из виду. Заблудиться в катакомбах проще простого, и если бы не моя прекрасная зрительная память – это могло случиться не раз.

Вскоре я обратил внимание на еще одну странность. Поражало полнейшее отсутствие зверья. Даже крысы, и те словно вымерли в одночасье. Ни птиц, ни кошек, ни собак – никого… Я скитался один среди этого мира мертвых… И искал, долго и упорно. Но что можно обнаружить, если не отходить от холма больше чем на километр? Мне нужно было решаться предпринимать дальние походы…

Прежде чем покинуть подвал, я решил установить хоть какой-нибудь знак, который стал бы указателем, – все холмы были слишком похожи друг на друга. Этот знак не мог бы, конечно, просматриваться отовсюду, но пригодился бы на расстоянии доступной видимости. Я поднялся на самую вершину, где установил длинный шест с привязанной тряпкой, укрепив его всем, что попалось под руку. Случайный порыв ветра не мог его стронуть, ну а от урагана все равно ничего не поможет. Я надеялся, что он будет служить мне ориентиром. Сытый, отдохнувший, подлечивший раны, я был готов к скитаниям среди мертвого города, но на этот раз знал, что мне есть куда вернуться, если в этом возникнет необходимость. Вряд ли мой импровизированный флаг мог быть заметен на очень далеком расстоянии… Скорее это служило дополнительным средством самоуспокоения.