Ýòêèíä À. Âíóòðåííÿÿ êîëîíèçàöèÿ (Áèáëèîòåêà æóðíàëà «Íåïðèêîñíîâåííûé çàïàñ») - 2013.djvu

По приглашению Василия Перовского в 1851 году Григорь­ев перешел на службу в Оренбург — настоящий Восток, став­ший частью России. До 1863 года он служил в губернском прав­лении и возглавлял пограничную экспедицию на киргизской (казахской) границе; другие его должности там назывались более экзотично, например «главноуправляющий внутренней ордой оренбургских киргизов». Живя бурной жизнью колони­ального администратора, Григорьев организовывал каратель­ные экспедиции и участвовал в рейдах. Он наносил на карту границы оккупированных территорий, арестовывал бунтовщи­ков, писал законы, учреждал суды и вел расследования. Все эти многочисленные дела Григорьев исполнял, не имея ни юриди­ческого образования, ни военного опыта. Он был ориенталис­том, изучал «азиатцев» и любил при случае напомнить, что он профессиональный университетский востоковед. «Как ори­енталист я, на беду мою, понимаю Азию и азиатцев, а те, кото­рые руководят моими действиями, не знают аза ни в том, ни в другом», — писал он из Оренбурга в 1858 году. «Степь кир­гизская — трепещет передо мною: так и сажаю султанов под арест, отставляю от должностей, ловлю разбойников, но, увы, к крайнему моему огорчению, вешать их не имею власти». Оп­равдывая свои несколько однообразные действия, Григорьев прибегал к научному знанию. Во время волнений среди кирги­зов он сообщал в личном письме: «Придумал я отличнейшее средство... глубоко макиавеллиевская штука, которою я обязан

263

тому, что "книжки читал", а не состарился чиновником с люль­ки. Да здравствуют "книжки"!» Этой «штукой» была новая серия карательных мер. В возбуждении он помещал самого себя где- то между Чингисханом и Липранди:

Знай, что Чингис-хан теперь мне нипочем. Сам я приоб­рел великолепную киргизскую шляпу, отпустил усы и не­что вроде бороды, сижу в халате и, в таком великолепии, зрю у ног своих трепещущими потомков сего грозного завоевателя... Теперь в одно время произвожу я следствие по шестнадцати делам! Это а la Липранди (Веселовский 1887: 134, 139, 118).

Григорьев верил, что, будучи профессиональным востоко­ведом, он стоит выше и видит дальше, чем другие чиновники: «Что бы сталось с этими господами, если бы в самом деле зате­ялось в краю нашем что-нибудь серьезно-опасное?» В ответ его коллеги, большей частью из военных, считали Григорьева эк­стремистом и ограничивали его действия. Когда в степях нача­лось очередное восстание, Григорьев обвинял свое начальство в мягкости: «Эта система нежности привела управление кирги­зами к тому же результату, к которому привела и Россию уступ­чивая политика ее с Европою». Экзотизируя коренное населе­ние, Григорьев представлял его столичной публике, играя расистскими стереотипами. Он предлагал послать на корона­цию Александра II «несколько благообразных фигур в расши­тых золотом высоких шапках и парчевых или бархатных с бо­гатым галуном кафтанах» (Веселовский 1887:140,146). Именно академическое образование Григорьева сделало его еще боль­шим ястребом в колониальной политике, чем военное — его коллег-офицеров. В конце концов наш востоковед поссорился с генерал-губернатором Василием Перовским и подал в отстав­ку. Но пока он был в оренбуржской степи, он успел принять скандальное участие в столичной литературной полемике. Одна из его статей, длинные и неуважительные воспоминания

264

о его покойном однокурснике, историке-европеисте Тимофее Грановском, вызвала бурю в научном мире. Отрицая успехи Грановского и говоря о его пьянстве, Григорьев заявил в этой статье, что российским ученым нужно повернуться спиной к западной истории и литературе. Только востоковедение нужно России, и только в этой области российская наука превосходит европейскую. «Грязнейшим из грязных людей» назвал Григорь­ева ведущий либеральный мыслитель Борис Чичерин (Пирож- кова 1997: 146).