Ýòêèíä À. Âíóòðåííÿÿ êîëîíèçàöèÿ (Áèáëèîòåêà æóðíàëà «Íåïðèêîñíîâåííûé çàïàñ») - 2013.djvu

Впервые описанная Иоганном Кеплером в начале XVII века, камера-обскура часто упоминалась в трудах мыслителей эпо­хи Просвещения. Юм сравнивал познание с темной комнатой, в которую врывается луч света и освещает часть ее. Для Локка камера-обскура — лучшая метафора разума (Abrams 1953: 57). Пиетистское представление о внутреннем свете, который без посредников приносит истину душе, соответствовало просто­му устройству этих камер. С ними Просвещение становилось частным, посильным делом. В то самое время, когда Болотов разбирался в устройстве камеры-обскуры, ему пришлось осво­ить камералистскую систему управления. Он был назначен пе­реводчиком в Городскую палату (Kammer), ответственную за сбор налогов и пошлин, которую канцелярия генерал-губерна­тора унаследовала от прусской администрации. Примечатель­но, что Болотов использует одно и то же иностранное слово, камера, или камора, для обеих изученных им в Кенигсберге систем: оптического прибора и структуры управления. Хотя он открыто не говорит об аналогиях или различиях между двумя «каморами», такое сходство напрашивается из его описания рабочего пространства в Кенигсберге:

...я принужден был... сидеть один и в сущем уединении, в превеликой, скучной и темной палате, освещаемой толь­ко двумя закоптевшими окнами с железными решетками, и притом еще не под окнами, а в удалении от оных, сле­довательно, сидеть как птичка взаперти, и препровождать наилучшее вешнее время в году не только в беспрерыв­ных трудах и работе, но и в прескучном уединении... (1931: 1/370).

Как многие россияне в XVIII веке, Болотов любил фейервер­ки. В 1759 году генерал-губернатор Кенигсберга и его помощ­ник-итальянец устроили фейерверк на берегу реки Прегель в честь взятия города. Болотов никогда не видел ничего подоб­ного, и пруссаки, по его мнению, тоже: их собралось «бесчис-

293

ленное множество народа», и все получили «превеликое удо­вольствие». Даже когда по православному обычаю войска в праздничный день салютовали из пушек, кенигсбергские люте- ране-пиетисты тоже смотрели на это «с особливым удоволь­ствием» (Болотов 1931: 5/48). В 1763 году Болотов наблюдал грандиозный фейерверк на Неве, устроенный Петром III в честь примирения с Пруссией. И вновь все берега широкой реки были заполнены народом, и фейерверк был «ослепитель­ный» (1986: 299; 1931: 2/149). Задолго до эпохи телевидения фейерверки были ближайшим аналогом визуальной пропаган­ды, спонсируемой государством. С камерой-обскурой для част­ных удовольствий, темной Камерой для государственной служ­бы и фейерверками для массовой коммуникации, Болотов входил в мир современности.

Гердер

Один из первых учеников Канта, Иоганн Готфрид фон Гер­дер был первым, кто использовал термин «национализм» и ис­следовал его мирные, гуманистические аспекты (Berlin 1996, 2000). Уроженец прусской деревни, оккупированной российс­кими войсками, Гердер получил неожиданную помощь от их хирурга, который прооперировал юноше глаз и дал ему денег на обучение в Кенигсберге. Русский врач хотел, чтобы Гердер изучал медицину, но в августе 1762 года, как раз когда было объявлено о выводе российских войск из Кенигсберга, Гердер начал посещать лекции Канта. Одно из первых его поэтических произведений — ода Петру III, который положил конец россий­ской оккупации (Ergang 1966: 60—63). В трактате «Есть ли еще у нас общество и отечество древних?», который Гердер написал в Риге в 1764 году для Екатерины II, он прославлял немецкий дух, но завершал текст одой российской императрице, которая все же была немкой:

294

Да, отечество, ты, мать, которой мудрецы принесут в жертву перворожденный плод духа... Твой это дом в тени Екатерины... Здесь благословение России, там — объятия солнца 

(Herder 1992:64). 

Как показал Исайя Берлин, гердеровское понимание наци­онализма «оставалось неизменным» за все время его карьеры, от Семилетней войны до Наполеоновских войн (Berlin 2000: 180). Однако Берлин, глубокий знаток российской мысли, сам родившийся в Риге, не стал подробно останавливаться на жиз­ни Гердера при российской оккупации, которая была важна для его теории национализма. Именно в это время Гердер понял ценность сообщества и его автономию от государства. Фило­софия стала для него жанром публичного дискурса, способом самопознания, как поэзия или политика. Философий столько же, сколько народов. Но когда народы начинают войну или один из них притесняет другой, понимание между ними не­возможно.