Ýòêèíä À. Âíóòðåííÿÿ êîëîíèçàöèÿ (Áèáëèîòåêà æóðíàëà «Íåïðèêîñíîâåííûé çàïàñ») - 2013.djvu

Кроме преподавания в университете, Кант обучал геогра­фии, прикладной математике и пиротехнике российских офи­церов, говоривших по-немецки, таких как Орлов и Болотов. Очевидно, за это ему платили. После того как российские вой­ска покинули город, Кант продолжал обучать тем же предметам уже немецких офицеров. В эти годы Кант работал над дисцип­линами, которые можно было с одинаковым успехом препода­вать как пруссакам, так и русским. Во время оккупации он по­чти ничего не публиковал. За пять лет российского правления увидели свет лишь несколько его эссе на весьма специфиче­скую тему: о землетрясениях. Географически землетрясения были очень далеки от Кенигсберга, но метафорически эти необъяснимые и бессмысленные катастрофы были близки миру Канта. Вольтер, который провел часть Семилетней войны в Берлине, развивал похожие темы — лиссабонское землетря­сение, Семилетняя война, теодицея — в «Кандиде» (1759).

Была ли причиной тому тревога или травма, но российская оккупация для Канта стала периодом творческого кризиса. Сра­зу после неожиданного окончания оккупации, в 1762—1763 го­дах, кризис прекратился. «Поразительно, — пишет Джон Замми- то, — что Кант опубликовал столько работ за такое короткое время, учитывая, что за шесть предыдущих лет вышло так мало» (2002:61). Не менее поразительно, что Заммито и другие заме­чательные ученые не видят наиболее очевидной причины это­го феномена — российской оккупации и ее окончания. Под властью России Кант был тем самым субалтерном, который не мог говорить. Или, точнее, публично он мог говорить только о землетрясениях.

Болотов

От Исайи Берлина до Джона Заммито работы о Канте очень высокого качества. Но ученые не замечали влияние, оказанное на Канта российской оккупацией Кенигсберга, и обходили вниманием важный первичный источник: записки Андрея Бо­лотова. Хотя многие биографы Канта упоминают Болотова, они знают о нем из единственной англоязычной биографии Канта, написанной российским автором (Gulyga 1987). Крупный со­ветский философ, Арсений Гулыга описывал российскую окку­пацию легкими штрихами, как безобидное событие с ничтож­ными результатами. Говоря о Болотове, Гулыга не без гордости выбирал эпизоды, иллюстрирующие его власть над Кантом, и обошел молчанием его мучительные отношения с пруссаками.

Кроме своих необычайно обильных трудов, которые изда­ны лишь частично (см.: Newlin 2001:4), Болотов был типичным

ТПонн сt нзов/>а, 

Шзи Логина.ты,

и. ♦••«-•'Л-тл , 

См юннцъ М П

Илл. 20. Автопортрет Андрея Болотова. Текст подписи: «Точное изображе­ние той комнаты и места, где писана сия книга в 1789-м и 1790 годах в Бо- городицке». 

человеком эпохи Просвещения: небогатый офицер, натура­лист-дилетант, успешный администратор, который впослед­ствии управлял тысячами дворцовых крестьян в Подмосковье. Его отец, тоже офицер, командовал элитным полком в оккупи­рованной Прибалтике. Там Болотов так хорошо выучил немец­кий, что в Кенигсберге пытался казаться носителем языка. Пе­реводчик, коллекционер, художник-акварелист, Болотов хотел стать настоящим европейцем; редкий русский автор призна­вался в этом желании с такой искренностью. Получив приказ возвращаться из Кенигсберга в Россию, Болотов был в отчая­нии. Уйдя в отставку, он применял полученные в Пруссии на­выки и идеи на собственных крестьянах; позже он став управ­ляющим огромным, в несколько волостей, собственным име­нием Екатерины II в Тульской губернии. Тут, в Центральной России, он создал пруды и парки в прусском стиле и был одним из первых, кто начал сажать картофель. Вспоминая о Кенигс­берге через десятки лет после возвращения из Пруссии, Боло­тов считал, что немцы превосходят русских в модах, прическах, кулинарии, школах, книготорговле и многом другом. Как это было свойственно российским колонизаторам, героям отрица­тельной гегемонии — кавказцам, ташкентцам, сибирякам, — Болотов досконально знал детали туземной жизни и страждал узнать еще больше. Все это не мешало исполнять ему свой офи­церский долг за границей и обязанности управляющего двор­цовыми крестьянами на родине. Наполняя многие страницы похвалами пруссакам, о русских он писал с аристократическим безразличием, не вдаваясь в детали: «Глупость и крайнее безрас­судство нашего подлого народа были нам слишком известны» (1986:604). В тульских имениях он изучал на местном матери­але ботанику, экономику и медицину; для этнографии время еще не пришло. Экспериментируя над крестьянами, он подверг полторы тысячи человек лечению электрошоком. Результаты этого его опыта пока остаются неизвестными.