Ýòêèíä À. Âíóòðåííÿÿ êîëîíèçàöèÿ (Áèáëèîòåêà æóðíàëà «Íåïðèêîñíîâåííûé çàïàñ») - 2013.djvu

Увлечение текстами породило пристрастие к сектам, а разо­чарование в сектах — к насилию. Среди искренних, ищущих народников эти циклы повторялись несколько раз. В 1874 году черниговские крестьяне обратили в хлыстовство Николая Чай­ковского, лидера одной из самых радикальных групп Петербур­га; об этом известно со слов его друзей (Лавров 1974: 1/147). После этого Чайковский стал проповедовать ненасилие и пы­тался превратить свою группу чайковцев в религиозную общи­ну. Но его товарищи уже занялись террором, и Чайковский уехал в Америку, где жил в общине шейкеров. Спустя несколь­ко лет он вернулся в Европу и продолжил революционную де­ятельность, а в 1907 году вновь поехал к сектантам Поволжья и был арестован. В 1918 году президент Вильсон обсуждал с Чай­ковским ход Версальских переговоров, а большевики заочно приговорили его к смертной казни. Как видно из его экстраор­динарной биографии, Чайковский не делал выбора между ре­волюцией и сектантским мистицизмом — он соединил две эти стихии (Hecht 1947). Этот путь был необычным, но вряд ли уникальным. Виктор Данилов, дворянин и террорист родом с Украины, бежал из сибирской ссылки в Европу, но нелегально вернулся в Россию, чтобы посетить общины хлыстов, которые он описал в цикле журналистских статей. Потом его вновь сосла­ли, на сей раз в Якутию, где он женился на туземке и теперь стал называть себя этнографом. Вся его длинная политическая жизнь была связана с сектами. Первый раз Данилова арестовали за про­паганду среди духоборов на Кавказе в 1874 году. В 1911 году пре­мьер Петр Столыпин пригласил Данилова, чтобы консультиро­ваться с ним по поводу хлыстов (Эткинд 1998:641).

В 1898 году в тамбовской библиотеке Виктор Чернов про­читал давний и довольно критический отклик на труды Щапо­ва (это была статья Субботина, 1867). Статья настолько вдохно­вила Чернова, что он сразу увидел в местной общине молокан тайную организацию с программой подрывных действий (1922: 1/302). Присоединившись к молоканам, Чернов создал для них библиотеку; на ее полках труды Щапова стояли рядом с книгами западных утопистов, например Шарля Фурье или Эдварда Беллами. Работая среди молокан, Чернов обнаружил, что они ждут «русского Лютера», и надеялся сам исполнить эту роль. Тогда Чернов считал, что русский путь в политике состо­ит в том, чтобы соединить революцию с «нашей отечественной реформацией, опоздавшей родиться» (1922: 1/275). Просла­виться ему предстояло иначе: Чернов был одним из основате­лей партии социалистов-революционеров и вождем Февраль­ской революции 1917 года. Его жизнь трагична: годами он руководил террористической деятельностью эсеров и вел их от победы к победе, пока их не переиграли еще более решитель­ные деятели, социал-демократы. Но и они иногда начинали свои карьеры с работы среди сектантов. «Место революцион­ных организаций занимало до некоторой степени сектантство, успешно ведшее борьбу с казенным православием», — вспоми­нал свои первые политические шаги будущий соперник Черно­ва, лидер социал-демократов Лев Троцкий. Он прошел свою инициацию в деле революции, пропагандируя среди штунди- стов в Николаеве в 1897 году; среди них он познакомился и со своей первой женой (Троцкий 1990: 1/130).

Основанное Георгием Плехановым после его разочарова­ния в поволжских спасовцах социал-демократическое движе­ние изменило перспективу революционного движения в Рос­сии. Теперь оплотом революции стали агностики-пролетарии, а не верующие крестьяне. На кону стояли две большие пробле­мы внутренней колонизации: народ и государство. Народники и анархисты Щапов, Бакунин, Михайлов верили в тайную муд­рость простого народа, которая непременно проявится, если революцией или цареубийством освободить народ от государ­ственного вмешательства. Профессиональные революционеры Плеханов, Ленин, Троцкий считали это невозможным и ненуж-

319

ным: государство, аппарат насилия, должно стать орудием вос­ставшего народа. Идеологи-ориенталисты, все время возвра­щавшиеся к образам ужасавшего их Востока, они видели в крестьянской общине — надежде и уповании русских социа­листов — наследие «азиатчины», устаревший институт, кото­рый надо преодолеть (Baron 1958).