Ýòêèíä À. Âíóòðåííÿÿ êîëîíèçàöèÿ (Áèáëèîòåêà æóðíàëà «Íåïðèêîñíîâåííûé çàïàñ») - 2013.djvu

Среди большевистского руководства были выходцы из старо­обрядцев, например Александр Шляпников; но их там вряд ли было больше, чем была их доля в населении страны, и их не рек­рутировали по конфессиональному признаку. Однако как раз в то время, как российские революционеры отказывались от веры в политический потенциал сект, интерес к ним развивался у ли­тераторов. Крупнейшие писатели начала XX века, Лев Толстой и Андрей Белый, описывали жизнь сектантов. Толстой отдавал предпочтение духоборам, но интересовался хлыстами и перепи­сывался со скопцами (Толстой 1908; Heier 1970; Fodor 1989). Секты и революция были одной из основных тем в «Серебряном голубе» Андрея Белого, «Чевенгуре» Андрея Платонова, «Голом годе» Бориса Пильняка, «Жизни Клима Самгина» Максима Горь­кого, в недооцененном «Кремле» Всеволода Иванова. Лев Троц­кий говорил, что писатели-попутчики усвоили себе «полухлыс­товскую перспективу на события»; они не понимают, что настоящие большевики бреются, добавлял Троцкий (1991: 68). До и после революции мистическое народничество составляло важную часть правящей идеологии, а вокруг сектантства велась

325

напряженная общественная дискуссия (Эткинд 1998). Но в ре­альной политике революционной России не было ничего по­добного той сектантской мобилизации, которую мы видим в английской революции XVII века, в Америке перед Гражданской войной и в Англии XIX века (Nordhoff 1875; Hobsbawm 1959; Walzer 1965; Taves 1999).

Самым важным примером участия религиозных диссиден­тов в российской политике начала XX века было финансиро­вание радикальных партий, включая большевиков, московски­ми купцами-старообрядцами. Крупнейший из этих спонсоров, Савва Морозов (1862—1905), был выходцем из Рогожской ста­рообрядческой общины, ожидавшей скорое пришествие Анти­христа, а возможно, и верившей в то, что он уже царит в обра­зах российских самодержцев. Морозов изучал химию в Кембридже — как говорили, из-за юношеского увлечения фей­ерверками. Впоследствии он стал владельцем многих текстиль­ных мануфактур и пивоварен под Москвой и на Урале. Будучи крупным филантропом, он оказывал помощь МХАТу и сблизил­ся с одной из его актрис, женой Максима Горького. Самому Горькому он рассказывал о кембриджских экспериментах Ре- зерфорда; они со знанием дела обсуждали Ницше, чью фило­софию Морозов сравнивал с пиротехникой. Через посредство Горького он финансировал подпольную большевистскую газе­ту и некоторые теракты. После самоубийства Морозова жена Горького получила большую сумму и передала ее социал-де­мократическому подполью. При этом Морозов был похоронен на старообрядческом кладбище, что не положено самоубий­цам; многие считали, что его убили большевики (Фелыптинс- кий 2009). Однако Морозовы были настолько светскими людьми, что его вдова вышла замуж за градоначальника Мос­квы. Другие купцы-старообрядцы жертвовали деньги умерен­ным и либеральным партиям, а также литературным начина­ниям и художественным журналам (Williams 1986; West 1991). Великолепный мир русского модернистского искусства был в значительной степени создан на старообрядческие деньги, но

326

в этом трудно найти политические мотивы. К тому же многие старообрядцы этого поколения, как и Морозов, вполне секуля­ризовались, хоть и не утратили религиозной идентичности; но было бы упрощением видеть в их активной и разнона­правленной политике одни религиозные мотивы.

Единственная фигура национального масштаба, которую можно считать сектантом, — Григорий Распутин, своего рода радикал, но совсем не революционер. Скандальные свидетель­ства о его принадлежности к сектантам не помешали его успе­ху при дворе Николая II. Напротив, именно его преувеличенная народность определила его успех при дворе и в Синоде. Уже полстолетия секты были предметом восторженного интереса левых интеллектуалов; теперь и правый режим Николая II мог похвастаться домашним сектантом, олицетворявшим народ­ную поддержку монархии (Jonge 1982; Эткинд 1998). Против­ники Распутина яростно протестовали против его вознесения до уровня культурной власти в стране. С этим мудрым челове­ком из народа отрицательная гегемония дошла до самого вер­ха, и теперь уже придворные, епископы и царевны обсуждали различительные признаки русских сект с теми же сентимен­тальным чувством и иллюзорным знанием, с какими лермон­товские «кавказцы» обсуждали особенности местных народов. Когда сама правящая династия пошла в народ, это значило ко­нец империи.