Ýòêèíä À. Âíóòðåííÿÿ êîëîíèçàöèÿ (Áèáëèîòåêà æóðíàëà «Íåïðèêîñíîâåííûé çàïàñ») - 2013.djvu

ду континентами. Дорога принимает на себя функцию остране- ния; повседневное в ней становится экзотичным, надоевшее — новым и интересным. Эти идеи у Бахтина связаны с другим ти­пологическим нововведением — «идиллическим хронотопом». Литература, писал Бахтин в 1937 году, создавала различные типы идиллий «со времен античности и до последнего време­ни», а литературоведы не поняли и не оценили «значение идиллии для развития романа». Из-за этого, пишет Бахтин, «искажены все перспективы» в истории романа. Бахтин сосре­доточивается на одном из главных спектов идиллии: «Человек из народа в романе очень часто идиллического происхожде­ния». Соответственно, идиллия противопоставлена утопии по хронотопу: утопия находится на далеких островах, идиллия — в местной глубинке. Бахтин кратко рассматривает «сублима­цию идиллии» у Руссо, «возвращение идиллии» у Толстого и «кру­шение идиллии» у Флобера. Далее он утверждает, что «в русской литературе, конечно, хронологические границы этого явления сдвинуты ко второй половине XIX века», когда роман был во власти «идиллического комплекса» (1975: 384).

Развивая эти идеи, я хочу отметить, что в русском романе Человек из Народа обычно противопоставлен Человеку Культу­ры. Каждый из них по определению живет в своей среде, а встречаются они в контактной зоне романа. Сводит их род за­нятий или случай, но чаще всего — «дорога». В романных сю­жетах эти два типа персонажа, Человек Культуры и Человек из Народа, вступают в разные отношения, от смертельного сопер­ничества до спасительного братства. Один из этих типов исто­рический, а другой — идиллический. В своем времени обычно укоренен Человек Культуры, а Человек из Народа обладает на- дысторическими, хоть и национальными чертами. Наделенный способностью и желанием перемещаться в культурном про­странстве, Человек Культуры проникает в идиллическое, вневре­менное пространство Человека из Народа, где рискует остаться.

Любовь мужчины и женщины — вечный предмет романа. Тем не менее франко-американский теоретик литературы

Рене Жирар (Girar 1965), которого первоначально, как и Бах­тина, вдохновлял Достоевский, показал, что эротическое жела­ние в романе нуждается в медиаторе. Чтобы рассказать исто­рию любви, роману требуются не два персонажа, а три. Соперничество двоих мужчин за любимую женщину порожда­ет парадоксальный эффект медиации. Между мужчинами, кото­рые пытаются превзойти и устранить друг друга, возникают отношения взаимозависимости. Иногда читатель даже начина­ет подозревать, что женщина, предмет их страсти, не имеет в романе особого значения. В разных текстах отношения между соперниками интерпретируются как мистические, политичес­кие или эротические. Жирар объясняет эту триангулярную структуру в целом, а меня интересует ее специальная модифи­кация, свойственная русским романам XIX века.

Согласно теории Жирара (Girar 1965,1995), если общество не может достичь мира с помощью закона и суда, оно приво­дит в действие древний механизм жертвоприношения, пони­маемого как коллективное участие в акте насилия. Историчес­кие общества от человеческого жертвоприношения перешли к животному, а затем от реальной жертвы — к символической. Что происходит в светском обществе, где религиозные обряды значат все меньше, но судебная система остается слаборазви­той? В таком обществе можно ожидать неконтролируемый рост насилия и его символических субститутов. А может быть, сам роман является механизмом замещения жертвоприношения? Здесь ради коллектива умирают не люди, а их репрезентации. Наряду с драмой и оперой, где работали сходные механизмы, в XIX веке роман был одним из средств жертвоприношения. В следующем столетии эта роль перешла к кино. Конечно, не в каждом романе в конце появляется труп, но таких романов много. А у трупа всегда есть пол.

«Человек из народа появляется в романе как носитель муд­рого отношения к жизни и смерти, утраченного господствую­щими классами», — писал Бахтин (1975: 384). Чаще всего этот загадочный персонаж обладает мистической и угрожающей

357

властью, которая делает его подобным Богу Отцу. Отношения между героями построены по модели Книги Бытия. Человек Культуры, потомок согрешившего Адама, спорит с Человеком из Народа за власть над русской Евой, бесклассовым, но нацио­нальным объектом желания. Тендерная структура пересекается с классовой, и обе они заключены внутри национального про­странства, которое символизирует Русская Красавица. Иногда она пассивна, но чаще ей предоставлено право делать выбор между соперниками-мужчинами.