Ýòêèíä À. Âíóòðåííÿÿ êîëîíèçàöèÿ (Áèáëèîòåêà æóðíàëà «Íåïðèêîñíîâåííûé çàïàñ») - 2013.djvu

Если социальные науки нуждаются в статистических крите­риях, чтобы показать значимость наблюдаемых различий, на­уки гуманитарные полагаются на память читателей и вековую работу отбора, которую она производит. Когда читатель дума­ет о русском романе или драме I860—1870-х годов, на память приходят смерти героинь: самоубийство в «Грозе» Островско­го, убийство в «Идиоте» Достоевского, самоубийство в «Анне Карениной» Толстого... Слишком много Офелий, слишком мало Гамлетов. Историк европейской оперы подмечает, что для ше­девров оперы XIX века часто была характерна похожая фабу­ла «уничтожения женщин» (Clement 1988). В «идиллической», по Бахтину, русской литературе этого времени насильственной смертью тоже умирали именно женщины.

Критика того времени знала об особой роли, которую рус­ская литература отводила женщинам. В трагедии Островского «Гроза» (1859) мы видим адюльтер в семье волжских купцов; в финале любовник едет торговать в Сибирь, на границу с Кита­ем, а любовница кончает с собой, бросаясь в Волгу. В рецензии на пьесу радикальный критик Николай Добролюбов рассуждал о том, что два состояния — мужское «самодурство» и женский «решительный, цельный... характер» — взаимодействуют таким образом, что могут привести только к смерти женщины. Пред­восхищая метафору «сердца тьмы» у Конрада и «темных вре­мен» у Арендт, Добролюбов называет провинциальную Россию

367

«темным царством». Луч света в нем — женщина-самоубийца: «Нам отрадно видеть избавление Катерины — хоть через смерть, коли нельзя иначе» (1962: 6/362). Высок должен был быть уровень отчаяния, чтобы автор и публика разделяли эту радость в связи с доведением женщины до самоубийства.

Вместо того чтобы дать «реалистический анализ соци­альных проблем», который считался задачей литературы, пье­са Островского, статья Добролюбова и роман Достоевского создали простые, легко запоминающиеся символы человече­ского страдания. На пороге 1861 года и освобождения кресть­ян обществу были нужны сильные жесты самообвинения. Видя страдание и гибель женщины, публика ощущала свою вину. Она надеялась, что власть изменится, изменится и публика; но, пока этого не произошло, женщины продолжали умирать на сцене и в романах. Коллективное участие в обрядах жертвоприноше­ния, которые проводила высокая культура, инсценировало все­общую вину, пересказывая длинную и трудную историю в про­стом мелодраматическом нарративе, сплачивая публику и создавая ощущение «реалистического» понимания жизни.

Но самые радикальные мыслители смотрели дальше. В ста­тье «Когда же придет настоящий день?» Добролюбов критико­вал роман Тургенева «Накануне» (I860) за то, что там выведе­на очередная красивая и страдающая русская женщина. Она полюбила революционера, но он был иностранцем, болгарс­ким националистом, и увез Елену бороться за свободу своей родины. Русский критик завидует герою-болгарину, который живет и борется в союзе с представителями других социальных слоев, так как у них есть общий враг, внешний колонизатор. «Такой монотонности вовсе нет в русской жизни, в которой каждое сословие, даже каждый кружок живут своею отдельною жизнию, имеют свои особые цели и стремления, свое установ­ленное назначение». Настоящий день придет, предрекает кри­тик, когда русские начнут вместе сражаться со своим «внутрен­ним врагом». Но это дело будет нелегким. Добролюбов сравнивает общество с пустым ящиком, который легко пере-

368

вернуть снаружи, но трудно сдвинуть, если сидеть внутри него. Легче быть националистом и сражаться с иностранными угне­тателями, чем сражаться с ними там, внутри:

Русский же герой... сам кровно связан с тем, на что должен восставать. Он находится в таком положении, в каком был бы, например, один из сыновей турецкого аги, вздумав­ший освобождать Болгарию от турок.... нужно, чтобы он отрекся уж от всего, что его связывало с турками: и от веры, и от национальности, и от круга родных и друзей, и от житейских выгод своего положения. Нельзя не согла­ситься, что это ужасно трудно и что подобная решитель­ность требует несколько другого развития, нежели какое обыкновенно получает сын турецкого аги (Добролюбов 1962: 6/163).

Женщины в России сильнее мужчин, потому что они боль­ше похожи на болгар под властью турок внешняя колонизация прояснила их положение и сделала возможным героизм. Для критика 1860-х годов колонизация и тендер были связаны друг с другом. Женщины угнетены извне, мужчины изнутри. «Насто­ящий день» придет, когда мужчины, подобно сыну турецкого аги, восстанут против «своих», отрекшись от множества связей и выбравшись таким образом из ящика, который не перевер­нуть изнутри.