Ýòêèíä À. Âíóòðåííÿÿ êîëîíèçàöèÿ (Áèáëèîòåêà æóðíàëà «Íåïðèêîñíîâåííûé çàïàñ») - 2013.djvu

«Катехизис революционера» — программный документ рус­ского политического терроризма, написанный Сергеем Неча­евым в 1869 году, — призывал к новым жертвам: «Революцио­нер — человек обреченный. Беспощадный для государства и вообще для всего сословно-образованного общества, он и от них не должен ждать для себя никакой пощады... Он каждый день должен быть готов к смерти... Денно и нощно должна быть у него одна мысль, одна цель — беспощадное разрушение» (Не­чаев 1997:244). В этом тексте нет тендерной амбивалентности. Обе роли в акте жертвоприношения — палач и жертва — отво-

369

дятся мужчинам. Рубя связи со своим сословием, они должны были вновь разрушить общество до состояния

terra nullius

в надежде на то, что новый мир построит сам себя и будет луч­ше прежнего. Поздний, но все еще актуальный образ этой дея­тельности представил Андрей Белый в «Петербурге», где сын собрался взорвать собственного отца, руководителя учрежде­ния, очень похожего на Министерство внутренних дел.

Жертвоприношение Человека из Народа возвращало поли­тическое равновесие, давая надежду на сохранение имперско­го порядка. Жертвоприношение невинной Красавицы подни­мало сюжет на уровень финальной, апокалиптической катастрофы. Жертвоприношение Человека Культуры — победа колонизованного народа, которому не может и не хочет про­тивостоять элита метрополии. Одержимая чувством истори­ческой вины, эта элита возглавила собственное разрушение, организовала свое самопожертвование. Примером такого тек­ста может быть «Серебряный голубь» Андрея Белого, в котором мы снова находим знакомую триангулярную структуру. Дарь- яльский — поэт-символист и типичный интеллектуал из по­здних народников. Идиллия, которая влечет его столь же не­удержимо, сколь и бессмысленно, объединяет три вектора — мистический, политический и эротический. Как мудрый Чело­век из Народа, Кудеяров описан в более выразительных дета­лях, чем Пугачев или Рогожин. Но Матрена, предмет гибель­ной страсти Дарьяльского, безлика. Единственный ее секрет — кем она приходится Кудеярову: любовницей? дочерью? духов­ной сестрой?

Новое решение триангулярного сюжета в том, что в жертву приносится Человек Культуры, и оно несет новый смысл. Как этого хотел, но не сумел сделать Мышкин, Дарьяльский спуска­ется «в глубины» мистического сектантства. Его гуру, Кудеяров, близок к хлыстам, и их ритуалы автор описывает со множе­ством этнографических деталей. Как и его эрудированные со­временники, Андрей Белый был знаком с трудами Дюркгейма о религии и с работами классицистов XIX века об искупитель­ном действии языческих жертвоприношений. Пытаясь постичь и перенять веру народа, культурный герой Белого слепо сотруд­ничает в приготовлении ритуального убийства самого себя. Когда оно свершается, полная его бесцельность подчеркивает­ся повествованием: вместо вагнеровской сцены искупления и разрыва Белый пишет унылый, очень реалистичный образ ба­нальности зла. Жертва напрасна, искупления не происходит, и мир продолжается без Дарьяльского. В очередной раз поиск народной традиции привел интеллектуала в тупик, а прохож­дение им контактной зоны — к насилию. Конструируя этот сюжет, Белый использовал воспоминания о хождении в народ и богатую этномифологию российских сект (см. главу 10). Го­товя революцию, интеллигенция — сословие людей, чье существование оправдывалось их колонизаторской ролью в от­ношении народа, — пыталась найти религиозный или полити­ческий смысл в своем самопожертвовании. Предупреждая о последствиях одновременно со сборником «Вехи», который рас­сказывал о той же ситуации на языке политической философии, Андрей Белый деконструировал саму идею жертвы. Убийство Дарьяльского показано как злодейство, за которым не видно традиции и ритуала, а только нелепое совпадение двух разных вер, народной и народнической.