Ýòêèíä À. Âíóòðåííÿÿ êîëîíèçàöèÿ (Áèáëèîòåêà æóðíàëà «Íåïðèêîñíîâåííûé çàïàñ») - 2013.djvu

Проблемой империи было осуществление политической власти в условиях культурного разнообразия и экономическо­го отчуждения. В успехах и неудачах ситуация внутренней ко­лонизации вела к умножению и усложнению различий, опо­средовать которые приходилось новому классу имперских администраторов — чиновников, офицеров, миссионеров, уче­ных. Эти смешанные группы бюрократов и интеллектуалов, пример которым мы видели в Министерстве внутренних дел, действительно производили знание, налаживали управление, выявляли внешних и внутренних врагов. От Державина до Мен­делеева среди них были лучшие люди России; много было и других. То был становой хребет империи, ее несущий каркас, ее растущий позвоночник. Поэтому на своем огромном про­странстве от Пушкина и Гоголя до Белого и Толстого русская литература фокусировала свою оптику именно на этих людях. Подобно биопсии, литературные тексты диагностировали зло­качественное развитие в этом новообразовании. Они прогно­зировали крах, который случится с имперским организмом именно в этом узком месте; так эти тексты и читали их влия­тельные критики, начиная с Белинского. От отчаянного чинов­ника из «Медного всадника» до его подлого коллеги из «Запи­сок из подполья», от ненадежных Башмачкина, Ковалева, Поприщина до таких оплотов здравого смысла и имперской верности, как Максим Максимыч, Каренин, старший Аблеухов, — раз за разом и текст за текстом имперская элита не выдержи­вала имперского бремени. Осуществляя владычество над себе подобными, элита внутренней колонизации переживала его как разрыв внутри собственной субъективности. Напряженные отношения этих людей с государством, частью которого они

Идя. 23. Иллюстрация к «Медному всаднику» Пушкина. Александр Бенуа. 1903. 

были так же, как нос был частью майора Ковалева, определяли их двойственные отношения к самим себе. Где бы ни застала этих имперских менеджеров их литературная служба, в столи­це или в глуши, — неочевидная и непостоянная, но острая как лезвие колониальная граница разрезала этих посредников над­вое, оставляя их наедине со своим двойником. В среде внутрен­ней колонизации предельным выражением имперских процес­сов стало именно размножение двойников, исключающих обмен, диалог и субъективацию. Обильное и всегда критичес­кое использование двойственных образов тени, оборотня, при­зрака, ставшее традицией русской литературы, выросло из осо­бенной ситуации, в которой жил и работал этот средний класс внутренней колонизации.

География, история и политика сжали русскую культуру XIX века, создав в ней складки, которые соединили то, что в других имперских культурах разделялось океанами или тыся­челетиями. На уровне высокой профессиональной культуры — среди самих авторов и их культурных героев, таких как Гринев, Мышкин и Дарьяльский — развивались рациональность, инди­видуализм, письмо и дисциплина. На уровне народной культу­ры — среди миллионов русских крестьян — своим ходом шла «восточная», «общинная», «мистическая», «дописьменная» жизнь. Это уровень Пугачева, Рогожина и Кудеярова. И был еще средний уровень имперских чиновников и офицеров, приказ­чиков и исправников внутренней колонизации, таких как Мак­сим Максимыч, Чичиков и Хлестаков, Ковалев и Голядкин, Каре- нин и Аблеухов. Их жуткие конфликты развивались в имперском одиночестве, безумии и безмирности. Раздвоенное, как импер­ский орел, сердце этой тьмы билось именно здесь.

Изображая короткие замыкания жертвоприношения и двой- ничества, которые пронизывали складки истории, классическая русская литература предвещала глобальную современность, в которой внутренняя колонизация перехватывает эстафету у внешней. Как писал в 1924 году Юрий Тынянов: «Много заказов было сделано русской литературе. Но заказывать ей бесполезно: ей закажут Индию, а она откроет Америку» (Тынянов 2001:458).

Заключение

Время быстро летит в постколониальном мире. Всего несколь­ко десятилетий назад идея считать даже Украину или Среднюю Азию колониями Советской империи вызывала яростное со­противление по обе стороны «железного занавеса». В 1990-х го­дах постколониальные исследователи обсуждали, почему со­зданные ими концепции нельзя применять к развивающимся странам на постсоветском пространстве. В работах последних лет эти проблемы решены, но возникают новые. Изучая этно­сы, национализм и суверенитет в постсоветском пространстве, ученые часто не обращают внимания на специфические ин­ституты Российской империи, которые на протяжении веков определяли жизнь Северной Евразии и привели ее к революци­онным событиям XX века. Пример тому крепостное право. Отмененное в то же время, что и рабство в США, но гораздо более масштабное, крепостное право действовало на историю России по крайней мере так же долго и столь же сильно. Од­нако ни в России, ни за рубежом не появилось ничего подоб­ного американскому вниманию к истории рабства и насле­дию расизма. В науке двойные стандарты не бывают продуктивны.