Ýòêèíä À. Âíóòðåííÿÿ êîëîíèçàöèÿ (Áèáëèîòåêà æóðíàëà «Íåïðèêîñíîâåííûé çàïàñ») - 2013.djvu

палладианскому канону, передававшему величие Римской им­перии в новых материалах, а в данном случае и в совсем иных природных условиях. На фоне далекого, плоского и холодно­го горизонта многоцветные фасады выглядели непримиримо чужеродными: воплощение оккультной нестабильности коло­ниальной ситуации. Но такие же арки, портики, греческие ор­дера, конные статуи, гербы, фонтаны, газоны, ограды можно встретить по всему колониальному миру: ампир, стиль импе­рии, — так удивленная столица назвала собственную эстетику, когда строительство подходило к концу и его дух по-гегелевс- ки осознавал самое себя.

Как в Вашингтоне, все было большим и возвышенным в Петербурге. Построенные на ничейной земле и расцветшие, становясь столицами, эти города-ровесники были одинаково выкроены из колоний, чтобы управлять метрополиями, обозна­чая внешнюю точку, служащую местом власти. Центральная часть Вашингтона — гигантская аллея, которая соединяет и разделяет город, — похожа на линию петербургских набереж­ных, площадей и парков, протянувшихся вдоль Невы. Обе сто­лицы объединены одной и той же традицией радикального европейского Просвещения, но обе играли консервативную роль господ разделенного ими мира. Похожими были и их тре­воги: одна расположена слишком далеко на север, а другая на юг, обе были отрезаны от экономических и демографических центров своих стран и обе смехотворно доступны для своего главного врага — британского флота.

Замысел Петра состоял в том, чтобы из Петербурга вести экспорт зерна в германские земли, но собственное потребле­ние столицы уничтожало торговые преимущества, которые она могла иметь как торговый порт. Из-за строительства Петербур­га цены на зерно в Москве выросли настолько, что экспорт зер­на пришлось вообще прекратить. Вывозить товары было де­шевле из уже существовавших русских портов в Риге и Архангельске, поэтому правительство ограничивало или вовсе останавливало их деятельность (Jones 2001). Как военный порт,

Петербург тоже не оправдал желаний своего основателя. Запер­тые в Балтийском море короткой навигацией, датскими проли­вами и британским флотом, военные корабли могли осуществ­лять свои имперские задачи только в мирное время.

По мере того как Санкт-Петербург приобретал свой ны­нешний облик и многоквартирные дома поднимались вдоль его прямых мощеных улиц, стала очевидна еще одна особен­ность этого города, более холодные, чем в Берлине и почти любом городе обитаемого мира, петербургские зимы требо­вали огромных запасов топлива. Древесины в Ингрии хвата­ло, но в регулярно распланированном городе не было места для дров, кроме необыкновенных дворов — больших и диких внутридомовых пространств, характерных для Петербурга. Классические фасады и низкие ворота скрывали внутренний хаос проходных дворов от ока власти. Там, внутри, была со­средоточена реальная экономика складов, конюшен, мастер­ских, уборных, канализационных стоков и гигантских, арти­стически сложенных поленниц. Через триста лет после Петра многие из этих пространств еще ждут своей развития. На раз­ных уровнях развитие столицы воспроизводило сценарий внутренней колонизации.

Руки брадобрея

Екатерина II советовала Дени Дидро радоваться тому, что философы пишут на бумаге: монархи, утверждала она, пишут на человеческой коже. Продолжая ее мысль, стоит радоваться и тому, что бумага обычно белая: ведь кожа бывает разных цве­тов. Чтобы писать на телах и в умах своих подданных, Россий­ской империи нужно было переизобрести понятие расы. Вновь созданным сословиям нужно было придать видимые и жела­тельно несмываемые различия. Если бы сословие можно было написать на теле, оно стало бы расой. Физические, неотдели­мые от тела признаки власти и подчинения облегчили бы

155

жизнь городовым и исправникам, дорожным заставам и управ­ляющим поместьями. «Культура тоже может функционировать подобно природе», — писал Этьен Балибар: культура может выборочно отмечать индивидуумов или группы и помещать их в неподвижные, несменяемые категории привилегий или дис­криминации, подобные расам (Balibar 1999: 22).

Петр I провел великий эксперимент в этой области. Вернув­шись из своего путешествия по Европе, он потребовал, чтобы дворянство сбрило бороды. Как писал 26 августа 1698 года ав­стрийский посол, «бритва без разбора летала по бородам при­сутствовавших» (цит. по: Hughes 2004:22,31). Петр сам начал со своей свиты, затем выслал на улицы полицейских цирюльни­ков, а потом ввел соответствующие законы, включая налог на бороды. В последующие десятилетия указы о бритье бород ста­новились все более жесткими. История бороды — богатый предмет исследований (Reynolds 1949; Peterkin 2001), но она не знает другого столь же масштабного события, как петровское бритье бород.