Ýòêèíä À. Âíóòðåííÿÿ êîëîíèçàöèÿ (Áèáëèîòåêà æóðíàëà «Íåïðèêîñíîâåííûé çàïàñ») - 2013.djvu

Лучшим исследованием в этой области остается давняя уже работа американского историка Стивена Хоча, который изучил архив большого поместья недалеко от Тамбова. Согласно дан­ным Хоча, в начале XIX века производительность труда и пита­ние крестьян под Тамбовом были не хуже, а иногда и лучше, чем в среднем по Германии или Франции. Различие заключа­лось в мотивации труда, правах собственности и принципах управления. Ни земля, ни доля производимого продукта не при­надлежала крепостным, и заставить их работать могли только телесные наказания, которые применялись постоянно. По дан­ным Хоча, за два года, 1826-й и 1827-й, 79% мужчин в имении подверглись порке хотя бы один раз, а 24% — дважды. За более серьезные нарушения крестьянам еще и выбривали полголовы (Hoch 1989:162).

Тамбов был основан в 1636 году как форпост Московской колонизации — передовая крепость для защиты от кочевых племен, владевших этими землями до русского вторжения, и база для дальнейшего продвижения на юг Русской равнины. Значит, основание Тамбова приходится на то же время коло­ниальной экспансии, что основание Вильямсбурга (1632), первой столицы Вирджинии, и Кейптауна (1б52) в Южной Африке. Под Тамбовом, однако, проблемы с безопасностью и транспортом долго не позволяли установиться устойчивому землепользованию. Становление экономики плантационного типа, рассчитанной на вывоз урожая, затянулось на два столе­тия. В начале XIX века поместье князей Гагариных, которое изучал Хоч, все еще было слишком далеко от рынков. Чтобы до­ставить зерно к речной гавани, уходили недели, транспорти­ровка в Москву занимала месяцы. Однако земля была плодород­ной, и Гагарины переселяли в это поместье крестьян из своих нечерноземных поместий. Насильственные переселения про­должались и в XIX веке, потому что демографический рост в поместье не компенсировал убыль населения от рекрутских на­боров и бегства крепостных (Hoch 1989: 5). Хотя поместье было относительно благополучным, оно не выдерживало им­перского бремени.

Странно, конечно, считать Тамбов — вошедший в послови­цу символ российской глубинки — колонией. Но землю, захва­ченную в эпоху географических открытий, принудительно за­селенную во имя прибыли, возделывавшуюся под угрозой розог, повсюду в мире назвали бы колонией. Историки русско­го крестьянства редко рассматривали его в колониальной пер­спективе, но и в этой области есть примечательные исключе­ния (Rogger 1993; Frank 1999).

Колоны и крепостные

Владение крестьянами как собственностью было узаконено в России в связи с событиями, вошедшими в историю как Смут­ное время (1598—1613). Этот кризис, ненамного опередивший Тридцатилетнюю войну (1618—1648) в Европе, тоже включал межконфессиональный конфликт, гражданскую войну с инос­транным участием, знаменитые случаи ложной идентичности и в конечном итоге крушение государства (Dunning 2001). Бу-

193

дучи частью общеевропейского «кризиса XVII века», ситуация в России была спровоцирована распадом ресурсозависимой экономики (см. главу 5). В отсутствие пушнины и серебра един­ственной валютой, доступной государству, оставалась земля. Но экспортировать ее было нельзя, и получить с нее прибыль было трудно. Трехпольная система земледелия — необходимое усло­вие урожайности в Центральной России — требовала длинных циклов, в течение которых крестьян надо было удерживать силой (Confino 1963). С появлением пороха у служилых людей появилось решающее преимущество над крестьянами: теперь небольшой отряд, вооруженный мушкетами или пищалью, мог справиться с толпой крестьян, махавших топорами и косами (Hellie 1971; Pettengill 1979). Импорт огнестрельного оружия больше способствовал возникновению крепостного хозяйства, чем любые экономические соображения. Но чтобы насилие превратить во власть, нужны институты. Таким институтом, сформировавшим облик России Нового времени, стало крепостное право.

В то время как в Западной Европе крепостные становились фермерами, арендаторами или, если им не везло, батраками, в Пруссии, Польше и России свободные крестьяне становились крепостными. Некоторые историки рассматривают это «вто­рое закрепощение» как результат возросшего в это время сель­скохозяйственного экспорта (Bideleux, Jeffries 2007: 162). Дей­ствительно, некоторые восточноевропейские земли становились поставщиками зерна и скота западным соседям. Такие процессы имели место на Балтике или в Карпатах, но не в России, где у землевладельца просто не было возможностей вывезти урожай. Даже после захвата Риги и строительства пор­та в Петербурге экспорт российского зерна через балтийские порты был сильно ограничен, а до этого он был практически невозможен. Пока не стали доступны порты Черного моря и не распаханы прилежащие степи, что случилось в середине XVIII века, основными предметами сельскохозяйственного эк­спорта из России были пенька и лен, которые англичане сто-

194