Ýòêèíä À. Âíóòðåííÿÿ êîëîíèçàöèÿ (Áèáëèîòåêà æóðíàëà «Íåïðèêîñíîâåííûé çàïàñ») - 2013.djvu

История российской колонизации Сибири полна тревож­ных рассказов об отатаривании, отунгузивании, объякучении, окиргизивании русских поселенцев и одновременно о «куль­турном бессилии» и низкой «ассимиляционной способности» российских крестьян и казаков. Объездивший Сибирь Нико­лай Пржевальский писал: «Ассимилирование происходит здесь в обратном направлении. Казаки перенимают язык и обычаи своих инородческих соседей; от себя же не передают им ниче­го. Дома казак щеголяет в китайском халате, говорит по-мон­гольски или по-киргизски... Даже физиономия нашего казака выродилась и всего чаще напоминает облик своего соседа-ино­родца» (цит. по: Ремнев, Суворова 2011:166). Но и те колонис­ты, кто сохранил русский язык, быстро превращались в сиби­ряков, гордившихся своими отличиями от соотечествеников «из России». Сравнивая их с русскими крестьянами, приезжие приписывали сибирякам «сухой материализм», «сытое доволь­ство», забвение фольклорных и общинных традиций. Во вто­ром поколении сибирские колонисты и правда жили иначе и лучше, чем их двоюродные братья и сестры в российской мет­рополии. Обобщая путевые заметки и воспоминания приезжих русских, сибирские исследователи обобщают этот мотив в фигуре сравнения: «Подобно англичанину, который превратил­ся в янки, русский превратился в сибиряка» (Ремнев, Суворова 2011: 184). Народническая интеллигенция, к которой принад­лежали русские этнографы и из которой все чаще выходили российские чиновники, воспринимала эти изменения с грус­тью, даже скорбью.

Отрицательная гегемония могла сосуществовать с относи­тельно мирным доминированием, как в Якутии, но ее сочета­ние с массовым насилием на Кавказе было обречено на провал. От Гоголя до Конрада и от Пушкина до многих поколений про­фессиональных ориенталистов (Березин 1858; Morrison 2008: 288) интеллектуалы по обе стороны колониальной пропасти — колонизованные и колонизующие — считали такую ситуацию бесперспективной. Они удивлялись российской неспособнос­ти дать покоренным народа позитивные образцы, привлека­тельные для них культурные формы, действительно нужные им товары и другие элементы высшей цивилизации. Но, как мы знаем в наш постколониальный век, другие цивилизации — британская, французская и прочие — тоже оказались не очень способны играть эту высокую роль. Готовность русских асси­милироваться среди покоренных народов, однако, давала шанс парадоксальной надежде, что русские обладают уникальным для имперской нации видением мира — смиренным, отзывчи­вым, космополитичным. Хотя эту идею обычно ассоциируют с пушкинской речью Достоевского (1880) и с ее поэтическим развитием у Блока (1918), она развивалась на протяжении все­го Высокого Имперского периода. Опережая развитие этой идеи, западник Карамзин возражал против нее в национальном ключе:

Истинный Космополит есть существо метафизическое или столь необыкновенное явление, что нет нужды гово­рить об нем, ни хвалить, ни осуждать его. Мы все гражда­не, в Европе и в Индии, в Мексике и в Абиссинии; личность каждого тесно связана с отечеством: любим его, ибо лю­бим себя (1989).

И наоборот, создавая в 1840-х годах всеобщую историю миграций, славянофил Алексей Хомяков пытался увидеть в этой ситуации «открытости» и «космополитизма» особенность и преимущество российского пути колонизации:

Ни один Американец в Соединенных Штатах... не говорит языком краснокожих... И даже флегматический толстяк болот Голландии смотрит в своих колониях на туземцев, как на племя, созданное Богом для служения и рабства, как человекообразного скота, а не человека... Русский смотрит на все народы, замежеванные в бесконечные границы Се­верного царства, как на братьев своих, и даже Сибиряки на своих вечерних беседах часто употребляют язык кочевых соседей своих, Якутов и Бурят. Лихой казак Кавказа берет жену из аула Чеченского, крестьянин женится на Татарке или Мордовке, и Россия называет своей славой и радос- тию правнука негра Ганнибала, тогда как свободолюбивые

проповедники равенства в Америке отказали бы ему в пра­ве гражданства (1871: 1/107).

Фейерверки

Доминирование может быть эффективным как при нали­чии общего языка, веры и образования, так и без них. Гегемо­ния невозможна без общей культуры, разделяемой колонизо­ванными и колонизаторами с их разными слоями, расами и сословиями. Российская империя экспериментировала в тече­ние двух столетий, комбинируя эти процессы на основе разви­вавшихся технологий. Важнейшим из факторов, помогших этой империи захватить и контролировать огромные про­странства Евразии, был порох. Огнестрельное оружие было двигателем российской колонизации, начиная со взятия Нов­города и Казани и до Сибири, Аляски и Средней Азии. Благода­ря его двум характеристикам — поражающей силе и легкости контроля над его распространением — государство смогло монополизировать насилие на огромной территории. Британ­скую империю создал парус, Российскую — порох.