Your Mistake

– Знаменитый сигнал Бьорков. Вы узнали родовой сигнал, вы дрались как Кемпбелл, чем потрясли епископа, и вы Мак-Дилан из клана Кемпбеллов. – Лорд Стенвиш внезапно широко улыбнулся и протянул мне руку: – Добро пожаловать домой, доктор Патерсон, лорд Мак-Дилан, добро пожаловать в семью. А теперь прошу вас, как родича, не скрывать даже самой горькой правды: каково психическое состояние Габриеля?

Курт снова подмигнул мне и отошел в сторонку, а я пожимал руку герцогу, в голове моей все помутилось, всплыло лишь, что да, девичья фамилия матери Мак-Дилан, но какой же я к черту лорд, если… Что – если? Я – один из клана? Я – Кемпбелл?

Черт возьми, я что же, ровня Курту и родич всем этим знатным вельможам, собравшимся в зале? Я? Ровня Мак-Фениксу? Я?!

Анна смотрела на меня огромными глазищами, в которых читалось недоумение, ненависть и почти суеверный ужас, герцог же ждал ответа с благожелательным пониманием во взоре; я спохватился, осознав, что понимание, скорее всего, ложное, но я ведь не искал поспешно поводов его порадовать, напротив, я легко мог говорить всю правду и ничего кроме правды, и я ее сказал. Шизофрения, если и была, излечена полностью, и нет причин для беспокойства. Повышен самоконтроль, психологическая устойчивость, смягчены реакции, коими знамениты все Бьорки. В целом и общем, диагноз положительный.

Лорд Стенвиш обдумал каждое слово, прежде чем выдал вердикт всего клана:

– Вы нас порадовали, доктор Патерсон, правда, миледи? В конце концов, это был очень болезненный удар: наш родич, наследник двух славных, великих родов – и вдруг сумасшедший, какой-то полоумный бездельник, да еще и в газетах пишут разные гадости.

– Не называйте его полоумным, милорд, – укорил я. – Ваш родич – лауреат премии Филдса, весьма престижная награда в математике, вроде Нобелевской премии.

– Да что вы говорите?!

– Я видел его медаль, держал в руках. Как можно считать сумасшедшим живую легенду Оксфорда? Дважды доктора, между прочим, химии и математики, в этом сезоне с фурором прочитавшего курс лекций?! Его звали на профессорскую ставку, прочили великое будущее, милорд. В Оксфорде!

– Мой Бог! И мальчик отказался?

– Лишь для того, чтоб завершить работу на премию Абеля, вы слышали о такой, милорд?

– Да, доктор Патерсон, о Господи, как интересно, я ведь и правда ничего не знал!

– Сэр Габриель не похваляется своей работой. А пресса… Газетчики предпочитают раздувать скандалы и никчемные сплетни, сэр.

Он слушал меня с величайшим вниманием. Кемпбелл говорил в пользу Кемпбелла, кровь свидетельствовала в пользу крови. Не было лучшего свидетеля в глазах родичей, и в этом была моя маленькая роль. Ответчик перед кланом.

Я справился со своей ролью, Мак-Феникс. Я тебя вытащил.

Но как долго ты вываживал меня на кукане, держал при себе, приручал, совращал, Господи, Курт, неужели для этого?!

Герцог откланялся и отвел в сторону Анну. Через пару минут она подошла к Курту, и между ними снова завязался оживленный спор-торговля. Наконец, Анна от него отстала, сказала несколько слов Альберту, потом присоединилась к Стенвишу, успевшему собрать вокруг себя наиболее видных родичей.

Я не понимал, что происходит; я говорил уже, что не люблю не понимать.

Царивший сумбурный ажиотаж меня нервировал; я видел так же, как нервничает Слайт, мы оба стояли на страже интересов герцогини, а она мелькала среди родичей, то исчезала, то появлялась, следить за ней становилось все труднее, и мы боялись, что вот так исчезнув, она уже не вернется, а мы обнаружим в коридоре остывающий труп.

Потому что так же, в возникшей вдруг суматохе, то исчезал, то появлялся Мак-Феникс, а Альберт, сославшись на дурное самочувствие, ушел отдохнуть в свои покои.

Но герцогиня не исчерпала заготовленных сюрпризов: волшебным образом возникнув среди танцующих пар, она передала Мак-Фениксу папку с какими-то бумагами, тот принял их, небрежно просмотрел и чмокнул Анне руку. Я ткнул локтем в бок инспектора, шепча, что душу готов заложить, но это бумаги по делу Даньер, те самые, что Курт подписал на дискотеке, Слайт дернулся к милорду, но тот исчез, как испарился.

Через полчаса напряженного ожидания развязки, полные самых дурных предчувствий полчаса, леди Анна вдруг объявилась под руку с Куртом; они оба сияли и улыбались друг другу, я закусил губу, чтоб не кричать, едва представил, чем занимались эти двое, раз были так откровенно счастливы. Разум мой мутился от ревности, скулы свело, и я не знал, есть ли средство, способное разжать мои челюсти, но когда в залу пришел хмурый Альберт в сопровождении Роба, мне стало ощутимо легче. Не я один ревновал до кругов перед глазами.

Я и Роб посмотрели друг на друга и невольно улыбнулись. Так много общего при таких разных характерах. Харли улучил минуту и подобрался ко мне с бокалом. Он был основательно пьян и потому сентиментален сверх меры:

– Как ты, док? – спросил он без лишних церемоний. – Держишься?

– Стараюсь, – вздохнул я. – Справляюсь кое-как.

– Ты держись, помнишь, я говорил тебе: не дай себя сломать. Ты его сделаешь, я в тебя верю!

– Как сам-то дошел до жизни такой?