Забытый вопрос

— Mais lachez-moi donc, maladroit! крикнула она на меня: она приписывала это моей неловкости!…

Я ее выпустилъ, нечаянно, вдругъ, какъ выпускаютъ пойманную птичку изъ руки, въ которой она отчаянно трепещетъ….

Ее подхватилъ мой vis-à-vis; подъ моею рукой очутилась длинная, темнокожая и сухая Галечка…

Не знаю, какъ передалъ я ее опять Фельзену, какъ снова перешла во мнѣ отъ него Любовь Петровна, какъ кончилась эта кадриль, — я уже ничего не видѣлъ, не понималъ:- точно туманомъ задернулось для меня все окружающее и нестерпимо била кровь въ виски…

XXVII

Я очнулся на террасѣ, подъ безоблачнымъ и безлуннымъ небомъ, съ котораго, чудилось мнѣ, глядѣли на меня, точно зоркія и строгія зѣницы, большія мигающія звѣзды. Отъ померанцевыхъ деревъ проносился въ прозрачномъ и тепломъ воздухѣ какой-то невыразимо тонкій, почти неуловимый запахъ. Свѣтъ изъ оконъ падалъ на нихъ длинными правильными полосами, и зрѣющій плодъ индѣ желтѣлъ подъ ихъ сочными отливисто-темными листами.

Въ одной изъ этихъ полосъ свѣта отчетливо рисовалась смѣлая фигура Саши Рындина. Онъ сидѣлъ на кадкѣ и разговаривалъ съ кѣмъ-то, незримымъ за деревомъ раздѣлявшимъ ихъ, но котораго можно было узнать по длиннымъ ногамъ, вылѣзавшимъ впередъ изъ мрака, словно на показъ. Это былъ командоръ, вѣчный Сашинъ собесѣдникъ. Еще кто-то третій пріютился на другой кадкѣ, подалѣе отъ нихъ. но о его присутствіи здѣсь можно было догадаться лишь по блеску свѣта, падавшему на его бѣлый жилетъ: лица не было видно за тѣнью низко опускавшейся надъ нимъ шапки апельсиннаго дерева.

Саша меня не замѣтилъ. — Тѣмъ лучше, подумалъ я, — онъ бы непремѣнно сталъ приставать за нашу съ Васей "измѣну" утромъ… И я усѣлся на диванѣ у стѣны, въ самой теми. Я еще не успѣлъ совладать съ собою, я весь еще горѣлъ соблазномъ пережитой мною минуты…

— Когда, подъ Денневицемъ, горячо говорилъ между тѣмъ Саша, — папа отбилъ эти двѣ пушки подъ самымъ носомъ французовъ, развѣ это не было геройство?

— Ловкое дѣло, промычалъ на это изъ-за дерева командоръ.

— Или, подъ Кулевчей, когда отъ его выстрѣловъ взорвало всѣ зарядные ящики въ арміи визиря, и онъ съ кавалеріей ринулся съ горы…

— Нашъ полкъ ходилъ, проговорилъ опять маіоръ, — я взводомъ командовалъ…

— Счастливецъ вы! воскликнулъ Саша. — И вы еще можете говорить, что геройства нѣтъ!…

— Удача!

— Удача! повторилъ недовольнымъ тономъ Рындинъ: — Суворовъ говорилъ: сегодня счастье, завтра счастье, надо когда-нибудь и умѣнье…

— Кому мать, кому мачиха, договорилъ, не отвѣчая на его возраженіе, командоръ.

Рындинъ въ свою очередь не слушалъ его.

— A я хочу быть такимъ же героемъ, какъ папа, котораго вся русская армія, вся Россія знаетъ, который въ исторію попалъ, — въ исторію Двѣнадцатаго года, Степанъ Парѳенычъ! восторженно примолвилъ онъ. — Меня убьютъ, или, повѣрьте, и я заслужу, какъ онъ, Георгіевскій крестъ, спасая отечество!…

— Можно, только-бъ случай вышелъ, подтвердилъ одобрительно маіоръ, — и въ этихъ словахъ его слышалось, что онъ дѣйствительно вѣрилъ въ то, что такой человѣкъ, какъ Саша Рындинъ, заслужитъ Георгіевскій крестъ или будетъ убитъ.

— Какъ не быть случаю! самоувѣренно сказалъ тотъ.

— Н-ну! сомнительно промурлыкнулъ маіоръ.

— Что ну?

— Кто къ намъ теперь къ чорту полѣзетъ! объяснилъ онъ.

— Послѣ Парижа! горделивымъ голосомъ воскликнулъ Рындинъ. — Еще бы!… Только неужели вы думаете, что по выходѣ въ офицеры я останусь киснуть въ гвардіи, тянуть тамъ носокъ на парадѣ? Шалишь! У меня давно въ головѣ планъ сдѣланъ, и, я знаю, папа будетъ не прочь, — какъ произведутъ, я тотчасъ же перейду поручикомъ на Кавказъ….

— Лихо! отозвался командоръ.

Саша Рындинъ всталъ, поднялъ голову.

— Ночь какая славная!… Вообразите себѣ, Степанъ Парѳенычъ, въ такую ночь экспедицію на Кавказѣ,- я все теперь знаю, баронъ Фельзенъ мнѣ подробно все разсказывалъ…. Вообразите, — дикое, узкое ущелье, и лѣпятся по немъ солдатики наши, одинъ за другимъ, никто не смѣетъ слова промолвить, строгій приказъ, — штыки припрятаны, чтобъ не блестѣли при мѣсяцѣ, кругомъ все горы, только небо да звѣзды сверху видно…. И вотъ до хребта добрались благополучно, перевалили, — а тамъ въ долинѣ аулъ, черкесы, завалы… Урра! наши видаются на завалъ, черкесы оттуда отвѣчаютъ убійственнымъ огнемъ…. Но вдругъ во флангѣ ихъ появляется другая наша колонна, врагъ бѣжитъ, мы врываемся въ аулъ, — и все гибнетъ подъ нашими ударами.

— За что? прервалъ его вдругъ тихій голосъ, голосъ Васи, — это онъ сидѣлъ тамъ, подъ деревомъ, въ бѣломъ жилетѣ.

— Какъ за что? гнѣвно крикнулъ Рындинъ, прерванный на самомъ торжественномъ мѣстѣ своей фантазіи.

— За то, что они спасаютъ свое отечество, какъ ты свое хочешь спасать? такъ же тихо отвѣтилъ Вася.

— Н-ну! неодобрительно пробурчалъ опять маіоръ.

— Какъ же ты можешь такъ глупо разсуждать? И Саша кинулся, размахивая руками, къ Васѣ. — Вѣдь они хищники, разбойники, которые живутъ грабежемъ нашихъ, русскихъ областей! Развѣ мы можемъ допускать это?

— Не допускайте ихъ грабить у насъ, а если вы отправляетесь въ нимъ — губить ихъ, вы такіе же злые хищники, какъ они…