Задержи дыхание и другие рассказы

Позже я мысленно много раз возвращалась к тем дням, и именно через них мне открылась бесчеловечность сталинизма со стороны, которую не разглядел даже ненавидевший Сталина отец. Чтобы народ без рассуждений подчинялся его воле, диктатор должен был разлучать людей, сеять страх, парализовать рассудок. Крупицы необходимого знания содержались в скупых прикосновениях отца и матери, чувственная радость вселяла надежду – в память об этих моментах неожиданной близости с родителями я потом, несмотря на все тяготы, стремилась поделиться теплом с детьми, внуками, учениками.

# # #

Во время оккупации, немцы убили двух моих подружек, Зину и Веру. Их отец был русский, и поначалу девочек не тронули. Но потом взяли мать-еврейку, а девочки закричали: «Мамочка, мы с тобой!» Разлучиться с матерью им казалось страшнее, чем вместе идти на верную смерть.

# # #

Отец на немцев работать не стал. Бросил работу, купил лошадь и стал извозчиком. А немцы всех мужчин пересчитывали и знали кто где. К нему тоже приходили интересоваться, почему не идёт. И он сказал что-то вроде «Я пока пережду», но могли бы избить или убить.

# # #

Вскоре после окончания войны отца арестовали свои.

# # #

Детям, отнятым у родителей, не на кого равняться, кроме как на самих себя. Я ничем в этом смысле не отличаюсь от своих сверстников. Я уехала в Ленинград сразу после войны, когда мне исполнилось четырнадцать лет, родители снова появились в моей жизни, когда я была замужней женщиной. Но и в детстве семья казалась мне безжизненной скорлупой, из которой вылупился птенец; близкие люди не смогли стать мне друзьями, передать семейные истории, поделиться необходимым знанием, помочь вырасти личностью. Родителям было не до того. К моменту моего рождения они оба настолько боялись творившегося вокруг, что единственной их задачей было выжить. Впрочем, возможно, я не права, кто знает, быть может, до войны они верили, что буря пройдёт, наступят светлые дни, когда они восполнят всё, что недодали, и пережидали.

Сейчас не укладывается в голове, но только много позже, когда я сама готовилась стать матерью, я узнала от своей, что по образованию отец был физиком, окончил Московский университет и, видимо, понимал, что творится в стране. В разгар репрессий он по причинам, которые я так и не выяснила, побоялся оставаться в Ленинграде, из комнатушки в коммунальной квартире, где жил после женитьбы, уехал в украинскую глубинку и построил там дом. Мама взяла меня, попрощалась с соседями и отправилась вслед за отцом. А вскоре родилась Катенька. Я помню, у меня было ощущение, что они чего-то ждали (ареста?), каждый день читали газеты, слушали радио, писали письма родным. Я ходила в местную школу, а по вечерам занималась музыкой – папа привёз из Киева пианино. Это пианино было для родителей единственным связующим звеном с большим миром. Мои сверстники смотрели на меня как на заморское чудо: в их городке доставка пианино – редчайшее событие.

Не знаю уж, чего они ждали – вместо этого началась война.

# # #

К учительнице музыки я ходила два раза в неделю. Восемь километров туда, восемь – обратно. Однажды я пришла, а она говорит:

– В следующий раз, Надя, не приходи, я умру.

Я как закричу:

– Что вы такое говорите! Нельзя так говорить!

– Ты лучше послушай. В Ленинграде есть школа для музыкально одарённых детей, с интернатом. Ты езжай туда, тебя примут.

В следующий раз я пришла, а она уже умерла. Значит, что-то чувствовала.

(Мне не по себе от присущего НВ мистицизма. Эта тема кажется посторонней, требующей других регистров, так просто её не включить в рассказ. Но я должна напоминать себе, что природе НВ не была свойственна излишняя логичность, вера во влияние таинственных сил могла заменять ей ощущение, что она сама управляет собственной жизнью.)

# # #