Задержи дыхание и другие рассказы

Кран выключен, я опять слышу голоса родителей за стеной. Ребёнок пока молчит, но я догадываюсь, что это бомба замедленного действия. Если я ещё немного задержусь, он начнёт рыдать. Родители, – я знаю, знаю – мои родители выискивают симптомы какой-то неизлечимой болезни. Что они найдут сегодня? Ещё одна подозрительная кожная сыпь? Судорога? Деформированные кости? Каждый раз, навещая нас, они проводят консилиум и пытаются вынести малышу диагноз. По их словам, у Антона слабый слух, вялый мышечный тонус, неправильное строение костей и множество других проблем.

Родители не говорят об этом вслух – жалеют меня, но я уверена, они всё ещё взвешивают его шансы на выживание. Почему я не сделала аборт, пока было можно?

Голоса звучат громче. Я высовываюсь из ванны, чтобы включить воду в раковине, и пытаюсь мыслить позитивно. Мой малыш прошёл обследование у американского доктора, и тот объявил, что с Антоном всё в порядке. У американских врачей узкая специализация. Они не обучены видеть картину в целом. Они думают, что с Антошей всё в порядке. Он в порядке.

Как только выйду из ванной, надо срочно заказать по Интернету еду – я и впрямь проголодалась – и памперсы. Последние несколько лет я работала айти-консультантом, перед уходом в декрет мне пришлось найти и обучить человека на все свои клиентские сайты. Большинство пользовательских проблем требуют немедленного решения или хотя бы ответа, раньше я даже в выходные всегда была на связи: заказчики при любых затруднениях могли мне написать. После родов я не ответила ни на одно электронное письмо.

# # #

Я вылезаю из ванны, укутываюсь в полотенце и сую в рот зубную щётку.

Разглядываю себя в зеркале, висящем над раковиной, и не могу узнать своего лица – такое оно после беременности одутловатое. Смотрю вниз на отражение в изогнутом фаянсе. Кажется, я покинула тело, и теперь оно грезится мне где-то внизу. Это кадр из моих старых кошмаров, меня вернули в С. – город, где я родилась и жила ребёнком: многоэтажные дома, над городом зеленовато-коричневые холмы, они круто спускаются к заливу, на холмах ледяные торосы, яркий летний день, солнце светит прямо в глаза. Во дворе нашего дома тёмная бесформенная тень – то ли человек, то ли бездомная собака. Я пытаюсь восстановить связь со своим телом, но знаю: если попробовать приблизиться, тень в страхе съёжится и ускользнёт.

Хватаюсь за край раковины, чтобы остановить головокружение. Задыхаюсь, ловлю ртом воздух – надо задержать дыхание. Кашляю, разбрызгивая зубную пасту и слюну. Всё утопает во мгле.

Кашель кончается, а туман в голове – нет. Пот льёт со лба ручьями. Спокойно – я в Краун-Хайтс, в моей славной квартирке с двумя спальнями на втором этаже недавно отремонтированного дома. Лето в Бруклине. Я только что приняла ванну, и мне нужно принять её снова. Над унитазом окошко и вентиляционное отверстие. Горячее дуновение воздуха. А меня знобит, словно я промёрзла до мозга костей.

Ребёнок, вспоминаю я. У меня есть ребёнок.

Я не готова взять его на руки. Отобрать у мамы с папой. Я сажусь на край ванны и пытаюсь выровнять дыхание.

Этот город на берегу Баренцева моря за полярным кругом, где я родилась и жила до шести лет, – он опять перед моими глазами. Во время войны там была военно-морская база, потом она превратилась в базу атомных подводных лодок.

Родителей распределили туда после института, им пришлось заниматься подготовкой медицинской части на случай войны. Каждое утро, просыпаясь, я смотрела в окно и пыталась понять, что я вижу: обычное облако или облако ядерного взрыва. Полярная ночь – сорок четыре дня: солнце садится 1 декабря и не встаёт до 13 января. Полярный день такой же длинный, но летом небо пасмурное и набухшее от дождя; всё, что я помню, окрашено в тёмно-серый и коричневый цвет. Как поверхность клубящегося облака.

С. – закрытый город, его нет ни на одной официальной карте Союза, въезжать в город без специального разрешения запрещено. Родители его ненавидели и, как только появилась возможность, переехали в Мурманск, расположенный в пятидесяти километрах к югу. Мы прожили там ещё шесть лет с бабушкой и дедушкой, пока не получили разрешение эмигрировать.

Помню, однажды снежная буря и лавина повредили городскую электросеть и мы двое суток выживали без центрального отопления. Затем электричество в общежитии было частично восстановлено. Говорили, будто портовые электрики приспособили одну из атомных подлодок подавать электроэнергию в город. Этот слух почему-то пугал меня ещё больше, чем рассказы о ядерной зиме. Много лет спустя, дотронувшись до выключателя, я осматривала свои пальцы, проверяла, не светятся ли они.

Сижу на краю ванны и смотрю на руки. Они бледные, пальцы слегка дрожат.

Какое-то зыбкое у меня существование, я беспокоюсь только о том, чтобы выжить до завтра, но подбирается это невыносимое пекло – и всё становится микроскопическим в сравнении с тем, как жизнь пытается уничтожить жизнь. Жара – только это имеет значение. Тают льды, и атомные подлодки прячутся в океане.

# # #