Загадка народа-сфинкса. Рассказы о крестьянах и их социокультурные функции в Российской империи до отмены крепостного права

Имперский характер культурного обмена между украинской и русской литературами привел к формированию в русской культуре первой половины XIX в. образа Малороссии как южнорусской Италии, благословенного аркадского пространства, «пасторальной идиллии», населенной вечно пляшущими и поющими вольными поселянами. Они воспринимались как застывшие в прошлой патриархальной утопии и не испорченные цивилизацией, но в то же время наделялись негативными чертами – ленью, примитивностью, хитростью[792]

. Отсюда понятно, почему в подавляющем большинстве историй (хотя и не во всех!), происходящих в Малороссии или Правобережной Украине, протагонистами выступали казаки, хуторяне или чумаки. Благодаря хорошей изученности этого материала и его культурных функций, мы можем сосредоточиться в этой главе на репрезентации крестьян, оставляя в стороне другие близкие к ним социальные микрогруппы, имевшие проницаемые границы.

Репрезентация украинских/малороссийских крестьян или крестьян какой-либо иной этнической принадлежности в русофонной литературе Российской империи автоматически приобретала черты двойной экзотизации

(othering). Помимо этнической принадлежности, неизбежно отчуждаемой в русской литературе эпохи, такие крестьяне отчуждались еще и вторично – уже с точки зрения сословной иерархии империи, в рамках которой образованная элита, как уже говорилось в предыдущей главе, расподобляла их образы с собой, нагружая дополнительно сначала положительными, а к 1861 г. и отрицательными коннотациями. Возникает вопрос: насколько применимы эти категории анализа к украинским крестьянам? Как покажет дальнейшее рассуждение, мне кажется, вполне применимы, с поправкой на то, что образы и нарративы, связанные с украинскими крестьянами, в 1840–1850‐е гг. возникали в критическом и литературном дискурсе империи, как правило, в контрастной сравнительной связке с великорусскими, обнажая колониальный механизм не просто внутренних других (ими были крестьяне-великороссы), но именно «соседних других».

Начиная с 1830‐х гг. крестьянские и простонародные «малороссийские» рассказы стали появляться, помимо русского, и на украинском: Г. Ф. Квитка выпустил в Москве два тома своих «Малороссийских повестей», положив начало самостоятельной литературе о крестьянах. В 1840 г. и тоже в старой столице империи были напечатаны на украинском языке «Малороссійскіе повісти и разсказы» Хомы Купрієнко. Затем, после длительного перерыва, вызванного «мрачным семилетием» с его особым преследованием всего украинофильского после раскрытия Кирилло-Мефодиевского братства, в 1857–1861 гг. увидели свет сборники Марко Вовчок (М. А. Маркович) и Григория и Степана Карпенко одновременно на русском и малороссийском языках (1860). В 1860–1861 гг., на пике подъема украинского национального движения, в альманахе «Хата» рядом с рассказами Вовчок были напечатаны первые рассказы Ганны Барвинок[793]

.

Почти все крупные литературные произведения на украинском их авторы стремились сделать достоянием более широкой публики, для чего переводили или заказывали переводы на русский. Квитка много переводил сам, Марко Вовчок доверяла переводы своему издателю П. А. Кулишу, а литературное редактирование взял на себя Тургенев[794]

. Тем самым крестьянские рассказы, выходившие сначала на украинском, а затем на русском, становились литературным фактом одновременно двух культур, хотя, конечно же, несли различные смыслы и выполняли разные функции для читающей публики в зависимости от языка. Соответственно, исследователь может обращаться к такому подкорпусу текстов с разными вопросами, исходя из интересующих его проблем. Принципиальной развилкой, на мой взгляд, становится критерий «украинского происхождения автора». В зависимости от него размер корпуса текстов будет варьировать, поскольку небольшой процент и русских, и украинских авторов помещали действие небольшого процента своих текстов о крестьянах «по ту сторону воображаемой границы» между Великороссией и Малороссией. Скажем, перу Погодина принадлежат два рассказа, действие которых локализовано в Малороссии, равно как и у Гребенки есть тексты, события которых разворачиваются целиком на великоросском материале («Заборов», «Чужая голова – темный лес»).

Нас будут интересовать в первую очередь две категории случаев: во-первых, тексты, в которых действие происходит в Малороссии или на Украине; во-вторых, авторы, создававшие тексты на украинском и русском материале и, соответственно, являвшиеся по преимуществу билингвами. К числу последних принадлежат наиболее плодовитые литераторы нашего корпуса и одновременно выдающиеся – Г. Ф. Квитка (псевдоним Г. Основьяненко) и М. А. Маркович (псевдоним Марко Вовчок).