Загадка народа-сфинкса. Рассказы о крестьянах и их социокультурные функции в Российской империи до отмены крепостного права

Курсивом здесь маркирован переход от нейтрального аукториального режима к внутренней фокализации, когда к повествовательному голосу добавляется внутренний голос протагонистки. Переключение происходит с помощью упоминания слова «мысли» (по Флудерник, характерный маркер). Затем следует череда вопросительных и восклицательных предложений и междометие («У!»). Когда режим внутренней речи выключается, нарратор подчеркивает его результат для субъективности протагонистки – новое для нее состояние инаковости/чуждости героини себе самой («как будто не она»). Подчеркиванием в цитате обозначены многочисленные вторжения украинских грамматических и лексических структур в русский текст, которые не препятствуют пониманию, однако придают тексту оттенок легкой неправильности, характерной для просторечия.

Обращение к оригиналу обсуждаемого отрывка обнаружит весьма примечательную его особенность – почти полное отсутствие несобственно-прямой мысли (и иную подачу этого фрагмента в принципе):

Аж вбігла смерком наша Оксана у хату до матері… Раденька, веселенька, сміється, щебече, бігає, сяде, вп’ять скочить, кидається матері на шию, розказує, і де була, і що бачила, і з якою дівкою говорила, і як салдати муштрувались, а про старшого – нічичирк. Кругом коло нього що було, усе розказує, і тільки б про нього що сказати, то й замовчить, задумається, і так якраз як полом’я спихне, зачервоніється, засоромиться, рученьками закриється, перемовчить, та вп’ять за своє: поратись кинеться – то й гляди, те розіллє, те переверне, те розіб’є. Мати стане на неї гримати, а вона жартує, регочеться… та й розвалить матір.

Се ж така була сьогодні. Завтра ж то як увійшла у хату, так неначе і не вона. Смутна, невесела, очі понурить, сидить – ні з місця, і мовчить, як стіна[803]

.

При сравнении двух отрывков хорошо видно, что в оригинале нарратор удерживает фокализацию матери, не допуская включения точки зрения Оксаны. Иными словами, в переводе на русский Квитка творчески переработал свой текст (скорее всего, существенно расширив более краткую оригинальную версию[804]).

В переводе «Маруси» для передачи ее субъективного восприятия происходящего и для создания образа чрезмерно мнительной и чувствительной натуры Квитка еще чаще прибегает к несобственно-прямой мысли и прямой мысли. Вот, например, как описана невозможность уснуть и многочисленные руминации героини: