Загадка народа-сфинкса. Рассказы о крестьянах и их социокультурные функции в Российской империи до отмены крепостного права

Мария Вилинская (в первом замужестве Маркович) не была первой женщиной, кто начал писать о крестьянах (первыми были Е. Авдеева и М. Корсини), однако именно ее рассказы об украинских и русских крестьянах сыграли важную роль в развитии жанра до 1861 г. Первый сборник украинских рассказов Маркович, «Народнi оповiдання», вышел в 1858 г. в Петербурге в типографии П. Кулиша под псевдонимом Марко Вовчок[812] и стал литературной и даже политической сенсацией. Одиннадцать рассказов, в большинстве своем написанных от первого лица в жанре импровизированных устных рассказов женщин о своей тяжелой доле, представляли разные типы семейных и сословных конфликтов в разные периоды истории Украины, как правило, выдвигая в центр женскую субъектность и субъективность. Быстрая популярность Маркович не только ввела ее в круг петербургской украинской диаспоры (через покровительство Шевченко), но и позволила уверенно выйти на широкое российское литературное поле. Это стало возможным в том числе благодаря протекции Тургенева, который редактировал перевод «Украинских народных рассказов» на русский язык в 1859 г. В 1858–1861 гг. рассказы писательницы публикуются в западнических и славянофильских, либеральных и умеренно-консервативных толстых журналах – «Русском вестнике», «Русском слове», «Отечественных записках», «Русской беседе», «Народном чтении». В 1860–1861 гг. радикальные критики «Современника» Добролюбов и Чернышевский также проявляют большой интерес к Маркович и ее творчеству, инициируя издание сборника ее рассказов из русского быта.

Если украинские рассказы Вовчок существенно повысили культурный престиж украинского языка в Российской империи и позже вошли в канон украинской литературы, судьба рассказов Маркович о русских крестьянах сложилась иначе и совсем не так благополучно. Чтобы объяснить причины столь разной репутации, необходим сравнительный анализ типа наррации, жанрового модуса и социального воображаемого в украинских и русских рассказах Марко Вовчок. Как я покажу в этом разделе, они существенно отличаются в жанровом и сюжетном плане. Уровень и формы домашнего и межсословного насилия в русских рассказах настолько выше и разнообразнее, чем в украинских, что это превращает первые в аналог женского социального романа (women’s social novel) и мелодрамы. Невысокая репутация этих рассказов из русского быта в русской критике объясняется как раз тем, что она оценивала их как эстетически неубедительные и, по сути, кодировала как устаревшую сентиментальную литературу и мелодраму.

Главная причина популярности Марко Вовчок в эпоху Великих реформ всегда была понятна исследователям. Простонародные рассказы Маркович удовлетворили подогретый грядущим освобождением крестьян спрос украинской и русской читающей публики на «народные» голоса – репрезентацию простого человека из социальных низов. Однако до сих пор остается до конца не ясным, как и почему Вовчок смогла выдержать колоссальную конкуренцию на рынке текстов о крестьянах и простонародье в конце 1850‐х гг. Накануне эмансипации российский рынок был уже насыщен и даже переполнен драмами, сценками, повестями, рассказами и романами о крестьянах и низших сословиях: в год выходило несколько десятков текстов этой тематики, причем самых известных авторов того времени – Тургенева, Григоровича, Писемского, Льва Толстого, Салтыкова, Максимова и многих других. Украинская литературная традиция также была богата подобными произведениями.

Пытаясь объяснить феноменальный успех дебютного сборника Вовчок, Марко Павлышин полагал, что Маркович удалось занять место основательницы интеллектуального дискурса на украинском языке благодаря новаторскому способу выстроить «отношение между нарратором, который является героем ее рассказов, и имплицитным автором – структурирующей инстанцией (интеллектом), стоящей за нарратором и историей в целом»[813]. На фоне предшествующей украинской литературы новация Маркович выглядела еще более значительной и заключалась, по мнению Павлышина, в «стирании социального различия между нарратором и автором. Первый больше не был объектом иронического изображения с точки зрения культурно более „продвинутого“ автора, принадлежащего к панимперской культурной элите, отличной от изображаемой»

[814]. Речь идет о том, что в украинской литературе 1820–1840‐х гг. доминирующим способом репрезентации простонародного рассказчика был не называемый Павлышиным прием сказа

– эксцентричной и часто комичной речи нарратора, подразумеваемая позиция которого была социально и культурно отделена от изображаемого им мира. Асимметрия в статусе украинского и русского языков в Российской империи середины XIX в. привела, по мнению Павлышина, к тому, что для украинской литературы рассказы Вовчок благодаря новому режиму наррации стали каноничными, в то время как в русской культуре они ценились исключительно за антикрепостнический пафос[815].