Вот с такою-то мыслью легла Маруся… Так что ж? И сон ее не берет! То и дело, что думает…
От з такою думкою лягла Маруся. Та що ж? і сон її не бере. Те й діло, що дума… та не об Василеві, де то вже! Вона його і знати не хоче… Та й нащо їй він… «Він досі вже посватаний; адже і хусточка у нього, що з кишені виньмав, то не хлоп’яча, а притьмом дівоча, і вже, вірно, вона йому подарувала… та він же невеселий на весіллі був… ото, мабуть, скучав за своєю голубкою… та ще щоб я об ньому думала? Як би не так! Він собі і сидів, неначе один у лісі, ні на кого і не дививсь…» Далі здохнула і дума: «і мене заняв тими горіхами, аби б то вже так!..»[806]
Внутренние размышления Маруси продолжаются еще на полстраницы, равно как и в нескольких других фрагментах Квитка испытывает терпение читателя, неожиданно для той эпохи злоупотребляя длиной несобственно-прямой мысли. Ее структура здесь идентична описанной выше: инициальные маркеры смены режима (слова «мысли» и «думает»), а затем вереница укороченных вопросительных и восклицательных предложений. (В этом пассаже встретился лишь один украинизм.)
На этот раз приведенный для сравнения украинский оригинал демонстрирует почти буквализм и точность Квитки в переводе на русский. Присутствует в оригинале и несобственно-прямая мысль, однако ее начало и конец четко маркированы кавычками, обозначающими включение прямой мысли героини. В русской версии Квитка (или редактор журнала П. А. Плетнев) от кавычек отказался, усилив звучание несобственно-прямой мысли[807]
.Чтобы показать, что Квитка, в отличие от Григоровича, одинаково легко и виртуозно передает и мысли, и ощущения, приведем еще одну обширную цитату: