Загадка народа-сфинкса. Рассказы о крестьянах и их социокультурные функции в Российской империи до отмены крепостного права

Эффект стенографии и этнографический контекст эпохи бросают новый свет на сказ в текстах Маркович. Я полагаю, в 1850‐е гг. он мог восприниматься как социально двуголосый в первую очередь потому, что открывал читателям доступ к реальной простонародной речи сначала украинских крестьян, а затем и русских. Этнографический бум и подъем стенографии перераспределили в сознании образованных читателей границы достоверного/фактографического и недостоверного. Если сказ простонародного рассказчика у Гоголя и Квитки работал на создание гибридизирующего романтического эффекта неопределенности и калейдоскопа масок, то женская речь у Вовчок должна была восприниматься как априори определенная, достоверная и претендующая на эффект документальности, подобно стенографически записанной крестьянской речи во время этнографической экспедиции. Двуголосость такого типа, в отличие от текстов Гоголя или Достоевского, не была встроена в сам текст, но ощущалась только за счет контекста – в сложной полифонии других голосов, доносящихся из множества других текстов. Именно поэтому с исчезновением контекста эпохи исчез и тот неповторимый флер рассказов Маркович, который принес ей славу на рубеже 1850–1860‐х гг.

Социальное воображаемое украинских и русских рассказов

Помимо разного языка и различного дискурсивного контекста, украинские и русские рассказы Вовчок отличаются сюжетными моделями и, соответственно, социальными воображаемыми. Критики и современные исследователи хвалили антикрепостнический пафос всех сборников писательницы, однако, чтобы объяснить культурную функцию ее украинских и русских рассказов, необходимо каким-то образом формализовать этот «пафос». Для этого я предлагаю выявить корреляцию между видом изображаемого насилия, типом сюжета и жанром[830]. Важно выяснить, отличаются ли украинские и русские рассказы Вовчок с точки зрения видов и уровня изображенного в них насилия.

Оказалось, что рассказы Вовчок – рекордсмены по уровню открытого насилия в нашем корпусе рассказов о крестьянах (см., в частности, рис. 3 в главе 8). Сюжеты 8 из 20 ее простонародных украинских и русских рассказов строятся на открытом семейном или помещичьем насилии, что нехарактерно ни для какого другого автора этого периода.

Важная роль «панщины» в сюжетном пространстве украинских и крепостного права в русских рассказах Вовчок была замечена уже синхронной критикой. Такие критики, как Добролюбов, Д. И. Писарев и М. Ф. Де-Пуле, увязывали тему крепостного права и порожденного им насилия с различной ментальностью двух народностей – украинской и русской. Де-Пуле одним из первых высказал мнение, что «жизнь эта (малорусская. – А. В

.) бесконечно развитее, человечнее и поэтичнее, чем жизнь великорусская». Критик полагал, что к малороссийскому крестьянскому миру неприменимы известные стихи Тютчева «Эти бедные селенья…», поскольку «характер малороссийской жизни не унынье, не отчаянный разгул; что над этой жизнию пронеслось веяние чего-то благотворного; что она представляла иной выход, чем хмелинушка кабацкая, прыткость-бойкость молодецкая (разбой)»[831]. Аналогичное противопоставление культур развивал в своей статье о рассказах Вовчок и Писарев, сделав акцент на относительно свободном прошлом малороссов и тяжелом влиянии рабства в Великороссии[832].

Апеллируя к широко распространенным в XIX в. стереотипам об украинском и русском национальных типах и к исторической памяти о периоде гетманщины и Запорожской Сечи, первые читатели и критики рассказов Марко Вовчок интуитивно ощущали различие между украинским и русским социальным воображаемым. Важно, однако, пойти дальше стереотипов и проанализировать, как межсословные отношения воплощаются в разных типах сюжета и к каким жанрам тяготеют. Для этого я проанализировал типы элементарных сюжетов всех украинских и русских рассказов.

Украинский сборник Вовчок 1858 г. (в русском переводе – 1859), состоящий из 11 рассказов, впервые был рассмотрен с точки зрения типа сюжетов Писаревым, который поделил их на два типа по содержанию – о родовом быте и о панщине. К первому типу он отнес шесть рассказов – «Сестра», «Чумак», «Сон», «Свекровь», «Максим Гримач» и «Данило Гурч». Ко второму – пять: «Козачка», «Одарка», «Горпина», «Выкуп» и «Отец Андрий»[833]. Методика определения элементарных сюжетов позволяет скорректировать классификацию Писарева. К сфере семейных отношений, в которых конфликты не запускаются открытым насилием со стороны внешних сил, можно отнести семь текстов (табл. 8).

Таблица 8. Типы сюжетов в сборнике украинских рассказов