– Включи логику! – не унимался тот. – Зачем тогда исследовательские плоты? Зачем чертов скафандр? А правила передвижения? Не стоять на месте, двигаться, двигаться! Сообразил наконец? Ну?
Сообразил ли я? Цель плотов – исключить контакт с поверхностью. Цель скафандра – та же. Маска, комбинезон, нанопленка… Да не меня тут защищают от окружающей среды! Это ее – среду! – защищают от меня.
– Ну? Чего молчишь?
Я не знал, что сказать. Будешь стоять долго на месте – песок вцепится в подошвы. Выкинешь в пустыню кулон – появится башня. Башня, растущая прямо из земли. И планета, названная именем богини плодородия. Древней, могущественной богини…
Я поднял руки, обхватил шлем. Надавил, повернул. Он отошел с протестующим шелестом. В лицо ударил запах пустыни. Запах разомлевшего под солнцем камня. Прожаренного песка, вареной земли.
– Деметра, – сказал я. Ветер хлестал по голым щекам, микроскопические песчинки кололи кожу. – Мать всего живого. Вы правда именно поэтому ее так назвали?
Проводник кивнул. Хмуро покосился на шлем в моих руках.
– Надень. Пыли много. Чихать еще начнешь, не дай бог.
– Ты мне все расскажешь?
– Да.
Я думал, он болен и мне придется иметь дело с ненормальным. Но все было гораздо хуже. На самом деле больным себя ощущал я.
Рассказчиком проводник оказался добросовестным, внимательным к деталям. Сначала, по его словам, все шло гладко. Как говорится, в штатном режиме. Винтики, которыми засевали экспериментальные площади, росли исправно – формировались внутри железной трубки вроде стебля. Сеяли их, как семена, – разбрасывали по песку с везделетов. А на следующий день неизменно появлялись плодоносящие стебли. Эксперименты ставили на разных материалах. А потом гектарами собирали гвозди, саморезы, болты…
– А органику? – спросил я. Везделет к тому времени уже выбрался из каньона, и нас снова приняла в свои объятия пустыня. Холмы, поросшие серой травой, заметно придвинулись. – Органику сеять не пробовали?
Проводник повел плечом, разминая уставшие от однообразных движений мышцы.
– Вот с органики-то все и началось. С органики она будто сбрендила. Один у нас, знаешь, приволок из дома клок шерсти. С собаки любимой снял, а тут зарыл.
– И… что?
– Ну что? Вон. – Он кивнул на ощетинившиеся под ветром холмы. – Их теперь там целая роща. Грызутся, воют по ночам. Как солнце сядет, туда вообще лучше не ходить.
Везделет повернул, давая возможность разглядеть «рощу». То, что издали можно было принять за траву, и правда оказалось небольшими деревцами. Узловатые, кряжистые, – они реагировали на рокот мотора, царапали землю, пялились на нас влажными щенячьими глазами.
– А двигаться они… могут?
– За это не волнуйся. Если только пыльцу занесет. А так – вросли.
И он замолчал, выравнивая машину. Везделет упрямо кренился в сторону «рощи», встречный ветер завывал, скребся песком по гладкому дну.
– А если посеять… пюре с котлетой? – неожиданно для самого себя спросил я.
– Пробовали. – Проводник поморщился, достал из кармана пластиковый пакет, аккуратно сплюнул туда и убрал обратно. – А то как же! Раньше так и готовили. Кладешь пачку сосисок в песок, а потом жрешь их, пока из ушей не полезут. Но то органика с нарушенной структурой, после обработки то есть. А вот с шерсти ее прямо замкнуло. После шерсти она, зараза, изобретательная стала.
Я хмыкнул, все еще опасаясь реагировать на это серьезно. Но проводник не шутил. «Зараза» колосилась внизу унылым лесом ржавых стеблей-трубок. Трубки росли ровными полосами, одна за другой убегая к горизонту. Некоторые стояли прямо, некоторые легли, будто примятые прошлогодним снегом. Урожай сняли, стальное «сено» никому не нужно. Уникальное место во Вселенной – планета, где все растет, – даже она забита мусором. Даже сюда мы умудряемся притащить один лишь хлам.
– А в чем изобретательность заключалась?
– В непредсказуемости. То есть раньше знали – жнем то, что посеяли. А тут посадили винт. У нас всегда перед партией пробный материал идет в одном экземпляре. И хорошо, что в одном! Потому что когда мы его в песок кинули, пророс мужик. В спецовке. Вот натуральный мужик, не совру. Не говорит, не ест. Стоит по колено в песке и смотрит за горизонт.
– Живой?