Земля кочевников

Рабочий процесс был оглушительно громкий, суетливый и до дрожи беспорядочный. Мы были на подхвате: вилами и лопатами забрасывали рассыпавшуюся свеклу – а некоторые клубни были размером с индейку – обратно в барабан. (Если кто-то ненадолго останавливался отдохнуть, это активно осуждалось. «Раз можешь стоять, можешь и кидать!» – такова была любимая присказка одного менеджера.) Когда работать лопатой становилось уже совсем невмоготу, мы отставляли инструмент в сторону и собирали маленькие клубни руками. Если мы действовали недостаточно быстро, наша надсмотрщица – она приходила на работу в боевом раскрасе и розовых сапогах на высоком каблуке, – стоявшая на приподнятой платформе, дула в трубу, звук которой напоминал военный сигнал подводных лодок времен Второй мировой, как будто объявляя торпедированную атаку, и, глядя на нас через окно, изображала, будто кидает что-то лопатой. Тем временем с конвейерных лент над нашими головами сыпались комья грязи, пачкавшие наши желтые жилеты и зеленые каски. Когда я махала коллеге, чтобы показать, что к нам подъезжает новый грузовик – за гулом двигателей кричать было практически бесполезно, – меня в руку больно ударила упавшая свекла размером с яблоко. Также в наши обязанности входило убирать с пола плотную склизкую грязь снеговыми лопатами, которые вечно застревали. Приходилось наваливаться на них всем телом, чтобы сдвинуть с места. И нам нужно было брать образцы – об этом рассказывала мне Гретхен. Она не упомянула, что придется держать мешки открытыми под «дулом» ближайшего погрузчика: клубни с большой силой летели прямо в него, и приходилось напрягать все мышцы, чтобы остаться на месте. Я как будто ловила мячи наволочкой.

Сложнее всего было чистить погрузчик. Наш начальник немного опускал огромную конструкцию, чтобы мы могли залезть внутрь и очистить от земли основной желоб. Грязь была такой плотной, что еле поддавалась и откалывалась кусками толщиной с покрышку. Надсмотрщик орал, чтобы мы «напряглись», и говорил, что у нас на всё про всё пятнадцать минут. Простой стоил дорого.

После двух дней стажировки наступила двенадцатичасовая смена. Когда она закончилась, я в темноте поехала обратно на свою стоянку, мимо знака «ОПЫТ ПРОСВЕКЛЕНИЯ», зазывавшего новых сотрудников. У меня болело всё тело, особенно спина; у старых травм и растяжений, о которых я давно забыла, открылось второе дыхание. Меня это удивило: мне было тридцать семь, и я не жаловалась на свою физическую форму, а на некоторых станциях работали люди, уже вышедшие на пенсию. Я надеялась на горячий душ – нам обещали, что будет доступ к водопроводной воде, – но эта часть лагеря только строилась. Я приготовила ужин и легла спать с раскалывающейся от боли головой. На следующий день я проснулась, чтобы заступить на еще более насыщенную смену. Вместе с собранной свеклой к нам приехал двухметровый металлический шест, отломавшийся от комбайна. Его засосало в погрузчик. К тому времени, когда начальник экстренно остановил работу, шест проехал половину первого конвейера и приближался к барабану, который сбивает землю со свеклы. Если бы он туда попал, то мог бы серьезно повредить механизм – и, возможно, тех из нас, кто стоял поблизости. В тот же день мой коллега поскользнулся на полу, и ему пришлось заполнять отчет о происшествии, потому что у него распухло колено.

В числе моих соседей на стоянке был Дэн шестидесяти девяти лет, который в 2006 году по медицинским показаниям ушел со своей работы водителя фуры Walmart. Дэн рассказал мне, что ему пришлось умолять своего начальника не ставить его в ночную смену, потому что он был слеп на правый глаз и мог работать только при дневном освещении. Его жена, Элис, тоже жила с ним в фургоне, но в январе ей диагностировали боковой амиотрофический склероз, и она не могла работать. На стоянке жили люди старшего возраста, но были и пятидесятилетние, и мои ровесники, и люди помладше. Справа от меня в матово-черном легковом грузовике с номерами из Нью-Джерси жила парочка краст-панков двадцати с небольшим. Питались они лапшой и спали в водительской кабине. Также я познакомилась с одним работником с козлиной бородкой, который гонял по стоянке на своем мотоцикле и называл себя Форсаж. Он немного рассказал мне о своей философии. «Когда с утра идет дождь, можно проснуться и сказать: “Фиговый день”, а можно сказать: “Отличный день”, – вещал он. – Я предпочитаю второе».