Жадина

Санктина молчит, и я понимаю, что Ниса нарушила обещание не перебивать, дальше она говорить не будет. Я даже не могу подумать о сказанном, я так сосредоточен на происходящем, что могу только воспринимать.

Грациниан говорит:

— Милая, прежде твоя мама царствовала в Империи. Там мы познакомились и полюбили друг друга. Я никогда и никого не любил так сильно, как ее.

Ниса хмыкает, но ни слова не говорит.

— Нам пришлось расстаться в очень сложное для нее время. И когда я прочел в ее письме, что гражданская война в Империи близится к концу, это означало и конец жизни твоей матери. Мы оба это понимали. Я обещал никогда не оставлять ее, и я ее не оставил. Я надеялся, что можно будет предложить царю вступить в войну, ценой пары провинций, мы спасли бы Империю, однако как раз в то время мы защищали себя от изгоев, контроль над численностью которых потеряли. Я пытался найти лекарство для нее на земле, дорогая, но Санктина подсказала мне, что искать нужно под землей. Она подсказала мне, как обратиться к богине. Санктина изучала богов, она знала, что к ним можно добраться через умирание. Или они могут добраться к нам. Она изобрела этот способ, пока служила своему богу-Зверю, но была уверена, что он может сработать для любого бога. Она придет, обещала Санктина, если дать ей верные знаки. Умирание, переход, откроет ей ворота. Я никогда не думал, что если бог не желает, его можно призвать, но она научила меня. Она сказала, что нужно будет отдать нечто ценное. И от ценности отданного будет зависеть расположение бога. Понимаешь, Пшеничка, чтобы спасти свою любовь, мне оставалось лишь обратиться к богине.

— Мой друг шел к своему богу не так.

— Бог твоего друга позволил ему прийти, когда увидел, что Марциан достоин. Я не мог ждать. Я должен был действовать. К тому моменту, как все было готово, императором стал папаша твоего донатора. У меня больше не было времени, чтобы сомневаться. Я смотрел, как умирают трое моих братьев. Я любил, о моя богиня, как я любил их. Я пожертвовал ими, чтобы унять боль. Я подумал, даже если она не вернется, мне станет легче, ведь я сделал все, что можно и что нельзя. Я вышел за грань. Вот отчего я так хорошо понял историю о матриархе варваров, рассказанную мне твоим донатором. Я знаю, что это значит.

— Меньше душевных терзаний, Грациниан, ей нужно знать главное.

Мне кажется, что я слушаю радио-спектакль. Я не хочу, не хочу, не хочу думать, что все это правда. Грациниан не ошибался, правда очень тяжелая. Санктина оставила маму, надеясь на воскрешение, мама же прожила всю жизнь с отчаянием от того, что не смогла ее спасти. А Грациниан убил троих своих братьев, живых людей, чтобы достать свою любовь из-за грани смерти.

Когда любят делают не только прекрасные вещи. Мне не хочется этого знать, хочется забыть. Но если тебе дали камень, нужно положить его в карман и нести, потому что правда всегда пригодится.

— Я испросил ее о самом важном. Она дозволила мне погрузить Санктину в землю, хотя Санктина не нашей крови. Она нарушила данный самой собой закон и сказала, что поговорит с моей Санктиной. Но она ничего не обещала. Она лишь дозволила Санктине говорить с ней потому, что жертва моя была достаточно велика. Потому что я был в отчаянии. Она сказала, что чувства, это драгоценные камни. Я дал ей много, и я могу получить надежду. Надежда в тот момент была всем. Я выкрал ее труп и привез его сюда, погрузил в нашу землю, святую землю. Для меня было важно, чтобы Санктина оказалась как можно ближе к сердцу богини, хотя, безусловно, она могла говорить с ней откуда угодно. Моя любовь вошла в землю, а я сидел и думал о том, что будет, если ничего не случится. Я отдал бы себя на растерзание изгоям, если бы она не вернулась. Я не хотел существовать, я не хотел, чтобы и капля моей крови, частица моей плоти осталась на свете. Но она вернулась. И, моя дорогая, она стала моей.

Санктина смеется, и мне представляется, как она закидывает ногу на ногу.

— Что ж, твоему папе повезло.

Ниса молчит, хотя я знаю, что она хочет сказать. Самая кровавая и политизированная история о том, как папа встретил маму на свете.

— Ты, дорогая, частенько обвиняешь меня в бессердечности.

Я слышу, как расстегиваются пуговицы ее платье, слышу шуршание ткани.

— У меня и вправду нет сердца.

Я рад, что не вижу этого, и все же полуобнаженная перед Нисой Санктина и рубиновая дыра в ее груди освещают темноту у меня под веками.

Когда закроешь глаза кажется, что ты менее заметный. Уловка мозгу — не вижу я, значит не видят остальные. Так что я решаю не смотреть.

— Довольно театрально, мама, — говорит Ниса, но голос у нее еще слабее, чем прежде. — Застегнись.