Жан-Жак Руссо

Они виделись и переписывались каждый день. Она не отталкивала его, но и не поощряла, и Руссо стал подозревать, что они с Сен-Ламбером сговорились выставить его на посмешище. Тогда он решил обезопасить себя от насмешек, приняв в своих письмах тон особой близости к ней: он называет ее Софи и на «ты», просит у нее «доказательств», что она не смеется над ним. Однажды вечером в роще акаций он заговорил о своей любви с таким пылом, что она воскликнула: «Нет, никогда мужчина не бывал так ласков, и никакой любовник не любил так, как Вы! Но Ваш друг Сен-Ламбер слышит нас, а мое сердце не может полюбить дважды». И что же Жан-Жак? «Я слишком любил ее, чтобы хотеть ею обладать». Однако он ощущал в себе прежний пыл, который испытывал когда-то подле мадам де Ларнаж, и обманывал его на свой манер — в лесу, по дороге в Обонн: «Вряд ли мне удавалось проделать этот путь в одиночку безнаказанно». Он добирался туда, истощив любовные силы, но обретал их вновь при виде Софи. Однако она оставалась нетронутой.

Во всяком случае, так это описано в «Исповеди», Мы никогда не узнаем всей правды о их отношениях. Обладание действительно не было его целью — но были ли их свидания столь платоническими? В эти безумные вечера разве не приводил он и ее в состояние самозабвения? Странная ситуация, в которой не она умела овладеть собой, а он умел сдерживаться: «Нет, Софи, я могу умереть от своих порывов, но я никогда не заставлю вас унизиться… Я не могу опорочить ту, которую я боготворю». Он рассуждает о добродетели, но не осмеливается признаться, что его желание всё же находит удовлетворение в ласках, в которых она ему не отказывает.

Осторожная графиня уничтожит его письма, но останется одно, неотправленное, помеченное началом октября, когда всё было лишь болезненным воспоминанием. Оно дает основания думать, что «Исповедь»

все-таки скрывает правду. Единственный поцелуй вечером в роще? Но она искала его руку во время их прогулок, она не отстраняла свои губы. «Я не буду напоминать тебе о том, что произошло в твоем парке и в твоей комнате…» Если его страсть вызывала в ней только жалость — зачем тогда искала она в его глазах, «не уничтожит ли эта жалость в нем уважение [к ней]»? Или это патетическое восклицание: «Как! Мои горящие губы не отпечатают на твоем сердце мою душу — вместе с моими поцелуями! Как! Я не испытаю более этого небесного содрогания, этого мгновенного пожирающего огня, который быстрее молнии… Мгновение! Невыразимое мгновение!» И где же здесь та добродетель, о которой он заявляет в «Исповеди»?

В начале июля Сен-Ламбер вернулся в Париж. Руссо написал Софи вежливое письмо, в котором сообщал, что отправляется навестить Дидро и надеется «обнять г-на де Сен-Ламбера». Что он и сделал без особых угрызений совести. Дидро принял его хорошо, показал ему план своей новой пьесы «Отец семейства» и высказал свое мнение о начале «Новой Элоизы»,

которое было послано ему в январе. Подобные романы не были его жанром, и Дидро нашел роман «пухлым», то есть многословным. Жан-Жак доверил, ему свой секрет; он отрицал только, что мадам д’Удето была осведомлена о его страсти, — и попросил совета. Признайтесь в этом Сен-Ламберу, посоветовал Дидро, и устранитесь. Жан-Жак пообещал — и не сделал. Он искал себе оправдания: это же не его вина, что он влюбился. Сен-Ламбер сам послал к нему мадам д’Удето, и она сама нашла его. «Они сами способствовали злу, а пострадал от него я. На моем месте он сделал бы то же самое, может быть, еще хуже».

Когда Сен-Ламбер вернулся в армию, Софи опомнилась. Она сожгла письма Жан-Жака, потребовала от него вернуть ее письма. Это было вовремя: о их связи уже начинали ходить слухи, да и мадам д’Эпине не была слепой. Руссо становился притчей во языцех. В июне сам Гольбах наведался к нему, чтобы насладиться видом «Влюбленного Гражданина».

В августе Софи поведала Жан-Жаку, что Сен-Ламбер нашел ее изменившейся и обеспокоен этим. Было ясно: ему уже донесли. Кто? Конечно же, мадам д’Эпине, уязвленная тем, что ею пренебрегли. Хорошенькие же дела он узнал за ней! Оказалось, что она не раз пыталась завладеть письмами Софи, которые Тереза приносила Жан-Жаку, а в его отсутствие не стеснялась рыться в его рабочем кабинете. От гнева он потерял всякую осторожность. 31 августа он получил от мадам д’Эпине дружеское послание. Этот день стал «днем пяти посланий»: письма весь день сновали между Шевретом и Эрмитажем. Благородная дама не понимала или делала вид, что не понимала загадочных слов Руссо о «клеветниках», кому-то, видите ли, захотелось поссорить «двух тесно связанных любовников», и для этого воспользовались им, чтобы вызвать ревность у Сен-Ламбера: «В этом злодеянии я подозреваю Вас».