Жан-Жак Руссо

Но не этим критикам и пуританам была обязана «Новая Элоиза» своим успехом, а простым читателям. Первый раз в истории литературы мы имеем возможность узнать отзывы даже неизвестных почитателей автора. Ведь

«Юлию» читали все! Тем, кто не имел средств купить книгу, книгоиздатели предлагали ее «в аренду» — по 12 су в час за один том, и этот том проглатывался стоя, пока остальные в нетерпении топтались, ожидая своей очереди. Публика плевать хотела на какие-то там литературные «правила»! Она читала, потому что хотела быть увлечена, захвачена эмоциями — и вот уже автору пишут, что ему нужно возвести алтари, что его книга должна быть напечатана золотыми буквами. Это удивительные письма — сплошные рыдания и судороги, слезы нежности и счастья! Маркиза де Полиньяк не выдержала эпизода смерти Юлии и заболела; барон де ла Сарра закрылся в комнате, чтобы всласть выплакаться; аббат Каань не снес удара третьего тома. Даже 20 лет спустя барон Тьебо вспоминал о том, как читал этот роман: «Я дошел до последнего письма Сен-Пре даже не плача, а крича, воя как зверь». Автору расточают похвалы, целуют руки за то, что он заставил их плакать слезами облегчения. «Я плакала, месье, — писала одна читательница, — и я благодарю вас за это от всего сердца».

Руссо превзошел все ожидания не только тем, что вызвал в людях огромной силы эмоциональное сопереживание. Он показал, что добродетель и счастье, мир и добрая семья возможны лишь вдали от мира и его тщеславия. Роман возвышает душу, облагораживает чувства. Это книга-путеводитель, наставник нравственности, евангелие для сердца — она по-настоящему зовет к добродетели. Ее невозможно читать, не испытывая потребности стать лучше. Об этом говорили все, как, например, некий бывший иезуит: «На каждой странице моя душа таяла. О! Как прекрасна добродетель!» Руссо не романист — он наставник совести, долга, героизма, самопожертвования. Один молодой человек написал ему: я погибал, а вы меня спасли — «я обожаю вас и ваши возвышенные писания».

Сейчас мы не в состоянии представить себе то впечатление свежести и новизны, которое порождала тогда в читателях «Новая Элоиза». Но сколько открытий принесла она им в свое время! Публика, привычная к городским условиям, к светской жизни в будуарах и тесных комнатах, — открыла для себя ясные дали, туманы Лемана, зов горных вершин. До сих пор читали Кребийона, Дюкло, Ла Морльера или Вуазенона, у которых хорошим тоном считалось заменять любовь чисто физическим «влечением», чувства — развратными уловками. А Жан-Жак вдруг заговорил о страсти, верности, супружеской нежности! И — прощай «вольтеровский стиль», сухой, ироничный, рассудочный! В романе Руссо длинные периоды перекатываются, как речные волны, его красноречие возбуждает, крики страсти звучат как арии итальянской оперы.

Потом и романтики будут читать эту книгу с тем же пылом. Она принесла Руссо небывалую популярность, сравнимую, по меньшей мере, с популярностью Вольтера. Но главное в другом: она сделала автора романа кем-то вроде мирского святого, учителя, наставника чувствительных сердец, который зовет к добродетели людские души, заблудшие в пороках.

Необычнее всего то, что человек, открывший Франции и Европе красоту чувств, в то же время оказался одним из самых глубоких политических мыслителей своего века — его идеи не перестают обсуждаться и сегодня. «Эмиль»

уже показал, как можно сохранить природную доброту человека в среде искажающего ее общества. Но каким должно быть общество, построенное не на ложном общественном договоре, навязанном богатыми, а на законных основаниях? Ведь человек не создан для того, чтобы вечно оставаться в природном состоянии. Жизнь в обществе развивает в нем стремление к совершенствованию, преобразует животное в разумное существо: «Человек является существом общественным по своей природе или, во всяком случае, создан для того, чтобы стать таковым». Его пороки зарождаются извне, и Руссо уверен, что «все сводится, главным образом, к политике, и с какой стороны ни взгляни, любой народ является тем, чем сделала его природа собственного его правительства». Нужно, следовательно, восстановить справедливый порядок согласованными обратными действиями. Он размышлял над этим еще со времен Венеции — это будет его «Общественный договор».