Железный волк

– Да, – тихо повторил Всеслав, – никто из нас не знает, когда Она придет, это правда. А то, что Мономах… Так я от вас никогда ничего не таил и сейчас не таю. Да, был здесь Мономах. Только сперва, еще зимой, был от него гонец, и тогда Мономах говорил, что надо бы нам с ним сойтись да порядиться, и звал… на Ршу! – и это уже сказал громко. И дальше так же громко, быстро продолжал: – А я на те его слова сказал, что я на Рше уже бывал и там с его отцом уже сходился, а после мы – я и его отец, и Изяслав и Святослав, дядья его, – подались по Днепру на Киев, но то было давно, тогда я крепок был и цепи мне были не в тягость, а теперь я стар и немощен, и никуда я уже больше не ходок, а посему не обессудь, брат Мономах, сам приходи ко мне, если тебе не боязно, а нет, тогда пришли посла или гонца. Он обещал прислать посла… Но вот взял и сам пришел!

Тут Всеслав замолчал, отдышался и посмотрел на сыновей, еще подумал… и после опять заговорил:

– Вот, он пришел. И вот он говорил, а я слушал. Только чего он от меня хотел, я так и не понял. Потому что говорил он всякие безделицы: о том, что оба мы Рогнедичи, что нужно заодин идти на Степь, что нужно, чтобы свеча не погасла… А ведь он приходил не за этим! Почуял я! И не ошибся. Ведь так, Давыд? О чем два дня тому назад ты с ним рядился? А? Что молчишь? Крест целовал? Ведь целовал же?! Говори!

Давыд окаменел. Он даже не дышал. Но глаз не отводил. И… Зверь в глазах его вставал; ведь Давыд твоя кровь, и зверь в нем – как в тебе – сидит, и гложет его, гложет, и рвется зверь…

Нет. Опустил Давыд глаза…

А когда снова посмотрел – глаза уже были пусты, – только тогда сказал Давыд:

– Да. Целовал.

– На что?

– А как и Глеб.

– Глеб?! – и Всеслав глянул на Глеба, тот не шелохнулся, и снова на Давыда…

И Давыд сказал:

– Да, как и Глеб. Ты, помню, Глебу не перечил, так теперь и мне не перечь!

Всеслав от таких слов аж отшатнулся! А что, гневно подумалось, а так всегда: чем проще, тем страшнее. «Не перечь!» И еще как жарко здесь – не продохнуть! Вот и Игната уже нет, а натопили как! Бережко небось топит; другие так разве смогли бы?! Подумав так, Всеслав расстегнул ворот и стал облизывать губы. Глеб смотрел на отца, улыбался. И Ростислав улыбался. Борис сидел как неживой, а Давыд – весь в отца, смотрел зверем…

Нет, почему это, думал Всеслав, нет, я не зверь! И сердито сказал:

– Так! Не перечил, говоришь! – и получилось очень хрипло, он откашлялся, не помогло, и он опять хрипел: – А в чем я Глебу не перечил?

– А в том, что он Марию взял, дочь Ярополкову. Тогда брат Ярополк был твой наизаклятый враг, а ныне такой враг – брат Мономах.

– И ты, Давыд…

– И я. Глеб взял Марию… Ну и я возьму Марию! Дочь Мономахову. На том и целовали крест.

Вот оно как! Всеслав растерянно молчал. Так и другие все молчали… А после Ростислав опять не удержался и сказал – с елеем в голосе:

– Была одна Мария, Глебова, а скоро и еще одна придет – Давыдова Мария. Вот радость-то!

Но его как будто не расслышали – молчали. Всеслав смотрел в стол, усмехался. А что теперь еще осталось, думал. Ведь вот как все обернулось, вот где тебя объехали да переклюкали! Воистину, Бог не дал дочерей, зато невесток дал – всё от змеенышей! Прав Мономах, и еще как! Не отпустила тебя Русь и не отпустит, и если не ходил ты в Степь, так сыновья твои теперь пойдут, пойдут теперь и в Любеч, а там их, как Васильку, встретят, и им глаза…

Тьфу-тьфу! Всеслав перекрестился. Совсем забыл, что он здесь не один, громко сказал:

– Пресвятый Боже! Я же, ты знаешь…

Как вдруг руку свело, язык сковало! Всеслав застыл и посмотрел на сыновей – и сыновья тоже молчали. Вот каково оно, подумалось, Альдоны нет давно, и сыновья твои уже при седине, одним за сорок, а другим под сорок… а все равно они тебе как дети малые, ты им отец… Так будь же им отцом, тень не бросай на них и не гневись, а то: «Опять?! Всеслав!» Нет, не опять, душа моя, солнце мое; стар стал, слезлив, вот и глупею я, вот и слабею…

Всеслав тяжко вздохнул, махнул рукой и опустил глаза; молчал – да и чего тут уже скажешь?! Как вдруг Давыд заговорил – тихо, упрямо:

– Да, целовал я крест. От слов своих не отступлюсь. А что? Вон у Бориса сыновья, у Глеба сыновья, и даже у тебя, – кивнул на Ростислава, – пусть некрещеные…

– Крещеные!

– Ну и крещеные, – не стал спорить Давыд, – пусть так. А я? Мне что, вот так в землю уйти – и всё? И словно не было Давыда! Вот почему я беру Мономахову; Бог даст, родит мне сыновей. Да, Ростислав, не щерься! А первенца – все слышали?! – назову в честь тебя, чтоб ты знал!

– Запомню, брат.

– Запомни!

«Князь Ростислав Давыдович». Вздрогнул Всеслав, его как обожгло!.. А Ростислав, смеясь, сказал:

– Вот это славный день! Дочь Мономахову сосватали. Теперь и Полтеск-град, град-господарь, сосватать бы. Бери и град, Давыд. Такой сегодня день!

Вдруг Глеб встал и сказал:

– А ты бы помолчал! Ты не в варягах, брат! Да и не пьян еще!

Вскочил и Ростислав, и гневно выкрикнул:

– Да, и не пьян!

– Я рад тому! Ибо с тобой нечасто это, брат…

– Брат?! Я…

Тут и Борис вскочил, и схватил Ростислава…