Железный волк

Вскочил и Давыд! Но ничего он не сказал, а только замолчали все и замерли… И чинно сели. Притихли. Потом Давыд сказал:

– Неладно получается. Ряд это или что? А если ряд… так давайте рядиться. Так, брат?

– Так, – согласился Глеб. – И я свое слово уже сказал. И ты сказал. Сказал?

Давыд кивнул – да, мол, сказал.

– А ты? – спросил у младших Глеб. – И ты?

Борис кивнул. И Ростислав. Теперь все они смотрели на отца. А отец смотрел на них и думал: теперь они все заодин, все четверо; чего тебе еще желать, Всеслав?! Да, ничего они тебе не говорят, так ведь и не надо уже говорить, и так всё понятно: ты тень меж ними бросил, ты принуждал их говорить один на одного… Зачем, Всеслав? Ведь разве это по-христиански? По-христиански так: лег, отошел, свезли тебя – в санях! – и погребли, а после сыновья сошлись и поклонились старшему из них, встали при стремени… И даже то, что было раньше, до креста, и то было не так, как теперь у тебя, – сыновья уходили, варяжили, а после кто из них возвращался, кому такая судьба выпадала – прийти, тому и доставалась отчина. А ты… как зверь, опять как зверь, всю жизнь как зверь… А всё равно получилось по-божески: сошлись они, все сыновья твои, и встали заодин. А ты – опять волк-одинец, как настоящий князь… Ну так и поступай, как настоящий князь! Ну, говори, Всеслав!

И он заговорил:

– Ну что ж, тогда послушайте меня, раз вам этого так хочется. Да, горько мне, гадко! Не так я чаял с вами свидеться. А на кого кивать? Сам виноват. Ибо всю жизнь так жил, ни к тем не прибился, ни к этим. Одну Софию выстроил, а другую сжег, разграбил. Один мой сын ушел в Святую землю, а другой…

На Ростислава глянул, помолчал. Опять заговорил:

– А вот еще. Бывает так: в храме стою; все молятся, и я молюсь… Но это только говорю я те слова, а на душе совсем другое. О Бусе думаю, о тех, кого сожгли и пепел над Двиной развеяли… А вот еще. Люблю я вспоминать о том, как не вошел я тогда в Новгород, грех на себя не взял, горжусь собой, любуюсь… А ведь же и корю, на чем свет стоит кляну, и говорю себе: Всеслав, что ты наделал, да это если бы ты на охоте лук натянул, а после не выстрелил, добычу упустил, ты разве веселился бы?! Вот так – корю и радуюсь. Вот какова моя душа! Вот и сейчас: узнал, что Ростислав и Хворостень стакнулись, черное задумали… А и не знаю, как быть! Поклоны бью, прошу, чтобы просветил, чтобы укрепил меня Господь… А Он молчит! И знаю, надо уходить, зажился я, мешаю всем… – и вдруг в полный голос: – А не уйду! А не уйду, пока не передам вам то, что мне отец передал!..

И снова – тихо, кротко продолжал:

– Пусть Земля наша не так обильна и обширна, а Полтеск лжив, своеволен… Но уж таков наш крест! Отец нес этот крест, и дед, и все, от Буса начиная. И вам нести. Вам!

И Всеслав улыбнулся – печально. И покачал головой. Сглотнул ком. Потом опять стал говорить:

– Не вам, а только одному из вас. А вот кому? По-христиански – надо бы Давыду. Он старший сын. А если же по Бусову обычаю – то Ростиславу. Он ходил варяжить и вернулся. А тот, кто не ходил, тот как бы и не сын. Вот, значит, получается, что Ростислав… Но Ростиславу я Полтеск не дам! Ты, Ростислав, захочешь вернуть прошлое. Но прошлое, каким бы оно ни было, оно ушло и умерло. А умерших нам должно только почитать, а возвращать нельзя, ибо от покойников бывает только смерть. Так же и вера прошлая, и поэтому ее тоже нельзя звать обратно. Вот так-то, Ростислав, не обессудь, но не сидеть тебе на Полтеске. А Хворостень… Бери его с дружиной. Еще я коней тебе дам, и мечей. Возьмешь?

Да, – кивнул Ростислав. И был он тих и кроток, давно его таким не видели. А может, никогда еще не видели…

– А вот теперь Давыд, – сказал Всеслав. – Не верю я, чтобы ты, Давыд, с Мономахом говорил только о свадьбе. О свадьбе ты бы не таился. Да только таись не таись, а я и так все знаю. Вот твои тайные думы, Давыд. А ты же думаешь вот что: женюсь на Мономаховой и буду с Мономахом заодин. Во всем, чего бы он ни пожелал. А Святополк, ты думаешь, он же не вечен, ну, год или два, ну, еще пять пройдет, и сядет Мономах вместо него на Киеве, и я, ты думаешь, опять буду с Мономахом заодин. Будем, ты думаешь, вместе ходить на Степь, и еще на Ростиславичей да Святославичей. И вот я, думаешь, в силу войду, а Мономах её, напротив, растеряет, и что мне тогда будет Мономах, когда я уже сам могу взойти на Место Отнее; был на моем отце венец Владимиров – и будет и на мне!.. Да только все будет не так, Давыд. Ты прежде не на Степь пойдешь и не на Ростиславичей да Святославичей, как думаешь… А на Всеславичей, вот как! Ибо на них, родных братьях твоих, Мономах прежде всего и станет тебя испытывать. А испытав, позовет тебя в Любеч, как Васильку. Ибо не нужен ты уже им будешь на Руси; там, на Руси, и без тебя князей хватает. Поэтому, хоть так и не по-христиански, но я решил вот что: не сидеть тебе, Давыд, после меня на Полтеске. В Витьбеск иди, как сам о том сказал!

– А и пойду, – глухо сказал Давыд. – Из Витьбеска оно до Киева будет поближе.

– Дай-то Бог!