Железный волк

– Затем и взял, чтобы он к Ярославу не шел. Пусть Ярослав живет своим умом. Сам по себе! Так и Неклюду нечего ходить, ложь разносить, чтобы на день, ну, на два дня погоню задержать. Пусть Святополк сам по себе решает, как ему быть с племянником, это не наше дело! Ведь говорил же ты, крест целовал на том, что больше ты на Русь не ходишь! Вон, на Давыда посмотри, не ты ли это его так пометил за то, что он Смоленск перехватил?! Так это или нет?!

Всеслав молчал. Давыд прикрыл шрам ладонью, а глаза его стали как щели, прорези, как будто кто ножом провел, а кровь не вытекла, но раны не закрылись…

Глеб встал и продолжал:

– Да, так оно и есть, отец: опять на Киев смотришь, опять сети плетешь, опять копьем на Место Отнее…

– Нет!

– Да! – и кулаком об стол; совсем как ты! – Да! Да! А если так, а если ты через крест переступил, какой тогда ты князь?! Сойди, Всеслав! И не ввергай нас в смуту! Ибо вот так мы смутами сыты! – и Глеб рукой по горлу резанул…

И резко сел. Ростислав подал ему вина. Глеб выпил. Борис смотрел поверх голов; небось, молился… Вот так ряд! Всеслав встал и сказал:

– Вот каково! И вече говорит: «Сойди, Всеслав!», теперь и ты… А и сойду! Устал я, спать хочу. А вы… Я от слова своего не отрекаюсь. Решайте, кому быть после меня. Как приговорите, так оно и будет. Вот крест на том!

Всеслав перекрестился. И пошел. В дверях остановился и сказал:

– Бережку не забудьте покормить. И… вот еще. Утром проснусь, в мыльню пойду. Велите, чтобы натопили жарко, и чтобы трав поболее, чтобы дух крепкий стоял! И чтобы приготовили все чистое да новое… Бог в помощь! – и ушел.

Пришел к себе. Лег. Свет не зажигал. Лежал. Темно было. И эта ночь, подумалось, твоя последняя… А как легко подумалось! Вот, говорят, что страшно уходить – ведь как же, уходить!.. А нет, совсем не страшно. Будет, ну и будет, как будто и не о тебе это, а о тебе – совсем другое. Вот Глеб сказал тебе «Всеслав», ведь сын родной, а говорил будто чужому. Да и говорил-то какое! «Сойди»! А сам всходить не хочет. И не один он так, а никто из них всходить не хочет. А все из-за чего? Из-за гнева. А князю гневаться нельзя… А что есть князь? А что есть власть? Вот как решили дерева избрать себе царя и сказали смоковнице: царствуй над нами. Ответила смоковница: оставлю ли я сладость мою и хороший плод мой и пойду ли скитаться по вам? И не пошла. Так и маслина не пошла. И виноградная лоза… Только один терновник согласился, но повелел: коль вы воистину поставили меня царем своим, так идите и станьте под тенью моею…

Вот так тебе Георгий говорил, когда он уходил. Он говорил еще: я не терновник!

А ты разве терновник? Терновник вон какого всего росту, и чтобы стать под ним, кедры ливанские должны были пасть ниц – и пали. Но и тогда их вздыбленные корни тенью своей укрыли тот терновник, и разъярился царь дерев, и вышел из него огнь мщения – и всех пожег! И будет еще жечь! И будут в Любеч звать как бы на ряд, но будут вынимать глаза, как у Васильки вынимали. А ведь и ты был зван туда!..

Да отказался ты, а Василько поехал. Сошлись они, их было шестеро, а ты был бы седьмым… опять седьмым!.. Сошлись они и поделили Русь, и целовали на том крест, мир между ними был… И нож! Ибо увидел Святополк, что он в тени Васильковой. После разъехались они из Любеча по волостям своим. Поехал и Василько в Теребовль. А дорога была через Киев, и там Святополк его гонцом перехватил и в терем свой призвал. Пришел Василько. А там уже сидел Давыд, сын Игорев. Брат Святополк, великий князь, Васильку ласково встречал, а вот Давыд бревном сидел – ведь это он, Давыд, и нашептал о тени той, и Святополк поверил, затаился. Василько же пришел к нему как к брату, он пил и ел, беды не чуял. Брат Святополк вдруг поднялся и вышел. Следом за ним вышел Давыд, а Василько сидел за столом. А было это в день Святого Михаила, на именины Святополковы. Василько ждал, когда вернется Святополк. Да не дождался! Вместо него вошли гриди, расстелили ковер, повалили Васильку и, сняв с печи доску, придавили Васильку доской и насели, а торчин подошел с ножом…

А что за тот навет было Давыду? Ничего! Покаялся Давыд, и то только в прошлом году. Ему тогда за покаяние один брат двести гривен дал, а второй и того больше отжалел. А что Васильку? Тоже ничего! Какая была у него вотчина – и той его, слепца, лишили. И так же было бы тебе, Всеслав, приди ты тогда в Любеч. То же будет ждать и сыновей твоих…

А тихо за стеной! Это они ушли к себе, в сыновью, с обидой подумал Всеслав, там и рядят, поди… А после он слышал, как приходил Бажен и приводил с собой служек, и они прибрали со стола. А после уже больше никого слышно не было. И то! Ночь в тереме, все уже давно спят, один только Бережко ходит взад-вперед и нюхает, а не найдет – придет к тебе, к хозяину, а ты ему скажешь…