Жены и дочери

На протяжении нескольких дней леди Харриет пришлось пережить немало ограничений в манерах и чувстве собственного достоинства, но она утешилась визитом к Гибсонам. Узнав, что все еще слабая миссис Гибсон спит, ее светлость без труда увлекла ничего не подозревавшую Молли на прогулку. Они дважды прошли по главной улице городка, на полчаса задержавшись в магазине Гринстеда, и завершили тур визитом к сестрам Браунинг, но тех, к сожалению, не оказалось дома.

— Может, это даже к лучшему, — решила леди Харриет после краткого размышления. — Оставлю карточку и припишу твое имя, Молли.

Слегка озадаченная властной манерой, с которой ею распоряжались, словно неодушевленным предметом, Молли взмолилась:

— Пожалуйста, не надо, леди Харриет! Я никогда не оставляю карточек: у меня их просто нет, — а сестрам Браунинг вообще захожу запросто, когда угодно!

— Ничего, малышка. Сегодня сделаешь все в полном соответствии с этикетом. Передай миссис Гибсон приглашение приехать на целый день в Тауэрс-парк. Пусть сообщит, когда почувствует себя достаточно хорошо, и мы пришлем за ней экипаж. Но лучше приехать на несколько дней — в это время года вредно находиться на улице вечером, даже в экипаже.

Все это леди Харриет говорила на белом крыльце дома сестер Браунинг, а на прощание, пожимая руку Молли, добавила:

— Передай маме, дорогая, что я приезжала ее навестить, но узнав, что она отдыхает, утащила тебя на прогулку. И не забудь о приглашении — ей понравится. А теперь до свидания! Мы хорошо поработали: даже лучше, чем ты думаешь.

Молли прекрасно все слышала, но леди Харриет, похоже, специально привлекла к ним внимание.

— Если после нашей сегодняшней прогулки с мисс Гибсон город не изменит отношения к девочке, то я совсем не знаю родной Холлингфорд.

Глава 50

Синтия в затруднении

Миссис Гибсон медленно поправлялась после инфлюэнцы, так что прежде чем смогла принять приглашение леди Харриет посетить Тауэрс-парк, Синтия уже вернулась из Лондона. Если Молли показалось, что при расставании подруга вела себя несколько прохладно — если подобная мысль хотя бы на миг проникла в ее сознание, — то при встрече наверняка бы раскаялась: Синтия была весела и держалась с прежней родственной нежностью. Обнявшись, девушки поднялись в гостиную и сели на диван, не размыкая рук. Синтия выглядела спокойнее, чем прежде, когда неприятный секрет тяготил душу, заставляя метаться от отчаяния к возбуждению.

— Да, эти комнаты по-домашнему привычны и уютны, — заметила она. — Но ты, мама, кажешься слабой, и это огорчает. Молли, почему ты не написала и не вызвала меня?

— Хотела… — начала было Молли.

— Но я ей не разрешила, — перебила миссис Гибсон. — В Лондоне тебе было намного лучше, чем здесь. Все равно бы мне не помогла, а письма доставляли радость. А теперь Хелен почти выздоровела, и мне лучше, и ты вернулась как раз вовремя: здесь все ждут благотворительного бала.

— Но в этом году мы не поедем, мама! — решительно возразила Синтия. — Бал назначен на двадцать пятое, не так ли? Ты еще не поправишься настолько, чтобы нас сопровождать.

— Все вовсе не так уж плохо, как ты пытаешься изобразить, — проворчала миссис Гибсон.

Она относилась к тем своевольным больным, кто склонен преувеличивать пустячное недомогание и не признавать серьезных недугов. В данном случае доктору пришлось решительно запретить любые развлечения, и последствия не замедлили сказаться на настроении пациентки, которое тут же отразилось на веселой, жизнерадостной Синтии. Молли с трудом поддерживала настроение двух унылых особ, не говоря уже о собственном. Вялость миссис Гибсон объяснялась болезнью, но почему Синтия почти все время молчала и часто вздыхала? Молли терялась в догадках, тем более что время от времени подруга призывала ее порадоваться некой таинственной и неведомой добродетели, которой овладела. А Молли была настолько молода, что верила: после каждого проявления добродетели настроение должно подняться, ободренное чистой совестью. Увы, с Синтией такого не случалось. Порой, в минуты особенно глубокого уныния, она говорила: «Ах, Молли! Позволь моей добродетели отдохнуть! В этом году она принесла такой богатый урожай. Я так хорошо себя вела — если бы ты знала все!» Или: «Право, Молли, моя добродетель, должно быть, спустилась с облаков! В Лондоне она претерпела критические испытания. Могу сравнить ее с воздушным змеем: то летает в небе, а то вдруг внезапно спускается и путается в кустах. Это, конечно, аллегория, однако поверь в мою необыкновенную добродетель в Лондоне. Это дает мне право запутаться в маминых кустах и зарослях».