Жила Лиса в избушке

Олег сразу отодвинул от себя бокал — ну не может коньяк так пахнуть. Сильный запах ванили от бокала в маленьком кафе. Аля, вытянув шею, тихо предложила пить коньяк из его пакетов: там-то нормальный вроде. Разливали, особо не таясь. На пластиковой стене “Подсолнухи” Ван Гога, пазл собрал кто-то — и в рамочку, яблочный штрудель разваливался под вилкой — точно из заморозки. Говорили о старых друзьях, о кафедре, о детях, о “том-ям”, трансвеститах и манго, только не о плохом — ни словечка о том, что случилось когда-то и где он пропадал все эти годы. И Нины с Павлом не было в темной кофейне. И невозможно уйти от мужчины напротив, джинсовая рубашка одного цвета с глазами, знакомым жестом поправлял свои полудлинные волосы, и изящная цепь улетала вверх по запястью. Он стряхивал ее на место, и Аля даже забыла, что дети, о которых она говорит, не его дети. Он как будто уезжал надолго, а теперь вот хочет рассказов о них. И смеется, качает головой.

— Посторожи мое место, — сказала ему, поднимаясь.

Он прикрыл глаза, улыбнулся хорошо.

В туалете, вытирая размазанную под глазами тушь, зло шептала себе: “Когда и почему ты решила, что он неудачник? Дрянь самонадеянная”.

Выйдя из кафе, свернули в противоположную сторону от дома. Олег вроде первый шагнул к Смоленке, увлекая ее за собой.

— Ты что, никогда не был на Смоленском лютеранском кладбище?

Он покачал головой.

— Так ты сейчас просто умрешь от красоты! Там такое запустение. Приготовься. Ты готов умереть от красоты? Здесь два шага, — Аля забежала вперед и шла спиной. — А какие там клены! Обычные, не японские с резными листиками... клены-гиганты, там же все сейчас горит от листьев. Ты правда никогда не был? Там похоронен брат Нобеля.

Палой листвы уже много. Желтое, охряное, бронзовое сияние рассыпано в траве, между покосившихся крестов, каменных, железных, серых, черных, на оливковых камнях надгробий, на мощеной дорожке, над которой сомкнулись кроны. Но все главное золото стоит пока в небе. Это не солнце, а листья матово освещают все вокруг. Другим странным светом, полусветом. И височный звук сваебойной машины где-то совсем рядом, уханье с повторяющимся постаныванием в конце только подчеркивает оцепенение внутри крон, разлитое безмолвие.

Олег восхищенно озирался:

— Это же некрополь какой-то. Склепы, статуи. О, я понял: я никогда не был на погостах, чтобы деревья вокруг. Кленовый лес, и ни души. Здесь уже не хоронят, да?

Молча шли по булыжной дорожке.

— Вот здесь все и кончается: текущий счет, яблочный штрудель... поддельный коньяк, — сказала Аля.

У потемневшей статуи добавила:

— И только сухие слезы ангела.

Не глядя на нее, Олег взял ее за руку у высоченного кленового пня, Але по плечо, еще крепкого, но подраспавшегося во все стороны, словно исполинский цветок. Удивительно, что пень этот рос прямо из плиты — обошли его несколько раз. Кое-где плиты, поросшие мхом, навалены друг на друга, пустые склепы.

У склепа семьи врача Горвица, что в самом конце кладбища, три клена на пригорочке переплелись корнями. Подгребли листвы и уселись на этих корнях-листьях на солнышке.

— ...И эта женщина подняла глаза, и оказалось, что вместо лица у нее пустота, черный провал. Мальчишки закричали. Фигура в капюшоне растворилась в воздухе, а они в ужасе рванули домой, клянясь на бегу, что больше сюда ни ногой. Чего ты смеешься? Это было уже в XX веке, в середине. Но оказалось поздно. Один еще в детстве умер от скарлатины, второй всю жизнь по тюрьмам, а за последним смерть все время ходила. Проклятие Смоленского кладбища. Я читала, не смейся, — отхлебнув, Аля вернула коньяк Олегу.

— То есть и нас накажут за то, что мы тревожим их покой? — Олег понизил голос и огляделся.

— Вполне вероятно, — Аля пожала плечами и приблизила к нему лицо. Зашептала: — Вот ты не веришь. А когда здесь снимали “Брата”, то костер жгли прямо в склепе. Помнишь эпизод? И что? Ты же знаешь, кто там были режиссер и актер.

Аля видит себя в это мгновение: глаза блестят от коньяка, медные завитки красиво выбились на висках, легкий загар, а в голосе она нарочно просыпала монетки.

Он склонил голову, улыбается. Смотрит, смотрит. В солнечном воздухе летит паутина.

* * *

Выбежали дети навстречу, заканючили с ходу, можно ли им планшет, буквально на полчасика, не играли сегодня ни минутки — Людмила не давала.

— Да, — выдохнула Аля, скидывая туфли. — Можно. Сорок минут, не больше.

Еле слова выговаривала, закрывалась волосами.