Жизнь без слов. Проза писателей из Гуанси

Отец обратил внимание на мое молчание, с улыбкой подошел и сел рядом со мной. Наши взгляды устремились к далеким горным вершинам в облаках. Отец принялся рассказывать мне истории из своей врачебной практики. Он поведал мне про то, как вправил такому-то и такому-то сломанную ногу, как вытащил с того света того-то и того-то. Высшим своим достижением он считал излечение странной болезни главы поселка по фамилии Лю. По словам отца, с этим странным недугом главы поселка не смогли справиться даже в уездной больнице, а он поборол его, лишь несколько раз дав больному лекарство. Глава поселка Лю стал считать отца своим другом и периодически появлялся на пороге нашего дома с подарком для него. Отец рассказывал об этом со счастливым выражением на лице и с таким упоением, что даже забывал о первоначальной цели своего рассказа. Затем он внезапно опомнился и, похлопав меня по плечу, закончил:

— Браток с гор, не верь мне, ничего этого не было.

Я не ответил, а лишь улыбнулся, отец также ответил смехом. Я мог понять, над чем он смеется, а отец не понимал значения моей улыбки.

Отец с матерью как-то поругались из-за «братков с горы». Сколько себя помню, мать была женщиной с кротким нравом, которая знала, как нужно заботиться об отце, и даже если муж выкидывал что-то способное ее разозлить, она не кричала и не ругалась, а молча сидела в уголке и штопала одежду. Через какое-то время отец подходил к ней с виноватым выражением лица и намерением помириться. Лицо матери не оставалось подолгу натянутым, его быстро озаряла улыбка. Но в тот раз ее состояние было из ряда вон выходящим, от гнева глава округлились, пальцем она указывала на отца, загнав его в угол:

— Тебе что, трудно поверить хоть разок? Если поверишь, что, помрешь? — выкрикивала мать, а у отца на лице было написано, что он невиновен, но не решался перечить. При ближайшем рассмотрении это дело оказалось связанным с Ян Шучжи. В тот выходной день ослепительно сияло солнце. Он вернулся из поселка с мрачным лицом, может быть, из-за плохо сданных экзаменов, а может, кто-то его обидел или с ним случилась еще какая-то неприятность. Как бы то ни было, на душе у меня почему-то стало неспокойно, я притворился, что его не заметил, и пошел прятаться под коричным деревом во дворе, где сосредоточенно наблюдал за тем, как муравьи перетаскивают добычу, которой был еще шевелившийся толстый червяк: группа малюсеньких муравьев легко его подхватила и понесла в муравейник. Я не мог сдержать вздоха: вот если бы мы, братья, были такими дружными…

Ян Шучжи подошел ко мне и, ничего не говоря, начал давить ногами муравьев. Я не успел среагировать, а он уже достал книгу и принялся бить ей меня по голове. Я не решался сопротивляться, не смея даже встретиться с ним взглядом. Он самодовольно рассмеялся и, похлопав меня по плечу, ушел, насвистывая песенку. Меня словно обдало холодом горя и обиды. Я прислонился к дереву, солнечный свет просачивался сквозь листву, отчего казалось, что лицо стало пестрым от солнечных зайчиков. В этот миг птица влетела в полосу света и быстро пропала, оставив после себя одинокое пустое небо, на котором висело несколько облачков, и мне показалось, что я и есть такое забытое всеми облачко. Именно тогда во мне и начало зреть стремление уйти и убежать, я стал мечтать, чтобы кто-нибудь увез меня из этой деревни. И сама эта мысль меня и напугала, и воодушевила. Отец следил за тем, чтобы я ни в чем не был ущемлен или обижен, но и это не могло изменить факта моего происхождения.

Я был и оставался неизвестно откуда взявшимся подкидышем.

В тот день я снова прибежал на берег реки и смотрел на текущую воду полными слез глазами. Я не знал, живы или нет мои кровные родители, но я вновь ощутил горечь из-за того, что они привели меня в этот мир, а затем покинули. Я не знал, кто они такие, мне не на кого было выплеснуть переполнявшую меня ненависть. Часто мне казалось, что их не существует, что они — ничто. А разве я не человек-ничто? Они умерли или в конце концов умрут. Я тоже однажды умру. Это и есть жизнь? Похоже, что да, а вроде и нет. Ощущение опустошенности заполняло мой небосвод. Чем больше я об этом думал, тем тяжелее становилось на сердце. Казалось, что-то давит мне на грудь, и я не могу ни вдохнуть, ни выдохнуть. Мне стало так плохо, что я вбежал в дом, схватил мотыгу и помчался с ней в поле, где принялся отчаянно рыть землю, будто надеясь закопать в землю обиду и негодование, разрывавшие грудь, и захоронить их там. Я размахивал мотыгой с такой силой, что ощутил резкую боль между пальцами. И эта боль принесла мне чувство удовлетворения, как от справедливой мести. С глазами, наполненными слезами восторга, я наказывал самого себя. Я копал землю со все бо́льшим усердием, пот струился с меня градом, я не обращал внимания на палящее солнце. И вдруг перед глазами у меня потемнело, и я упал.