Жизнь без слов. Проза писателей из Гуанси

Как это она назвалась моей матерью? Неужели она и есть та женщина, которая бросила меня тогда в реку? Неужели это из-за нее я столько предавался горьким размышлениям? Этого не может быть! Она нерешительно смотрела на меня, и вдруг, о чем-то вспомнив, она вынула из сумки коробочку и держала ее дрожащими руками очень аккуратно, будто это кусочек льда. Она медленно открыла футляр и вынула половинку нефритового браслета, затем передала его мне. Я уставился на эту половинку. Множество воспоминаний было растревожено, голова словно опустела, в ней ничего не осталось, а сердце стучало, я не мог понять, что же такое лопается внутри. Так она и есть моя мать? Да! Нет! Как такое возможно? Мои отец и мать уже давно покинули этот мир. Так кто же она такая, стоит передо мной и утверждает, что она моя мать? Даже если это так, что с того? Казалось, я нашел корень своих проблем и постепенно обрел внутренний покой. Я вернул ей браслет, который блеснул ярким белым цветом, ослепив мне глаза. Откуда в пасмурный день мог появиться такой яркий блеск? Я не стал разбираться и отвел лицо, молча глядя на поросшие лесом далекие горы. Но этот белый свет не унимался, трансформируясь в острый нож, который разрезает одежду и колет прямо в сердце, и из открытой раны начинает сочиться кровь. Я невольно занервничал, испытывая к этой женщине сильнейшее чувство отторжения.

— Вы ошиблись, — холодно сказал я с каменным лицом. Она безмолвно стояла, как провинившийся ребенок, ее руки слегка тряслись, дрожь охватила и все тело. Прошло немало времени, пока она не произнесла трясущимися губами:

— Мальчик, я вчера нашла деревню Наньшань-цунь, твои отец и мать рассказали мне, что ты тут преподаешь.

Разве могли мои отец и мать отправить ее ко мне? Это невозможно! Мое сердце бешено колотилось, меня охватило смятение, будто вот-вот грянет какое-то бедствие, от которого не укрыться. Все детство меня по пятам преследовало это состояние, я никак не мог избавиться от него, и вот теперь оно нахлынуло вновь. Я не желал снова окунаться в печаль, не хотел разговаривать с незнакомкой и потому, развернувшись, направился к общежитию. Не желая отступить, женщина быстро меня догнала.

— Уходите, не утруждайте себя, — сказал я без нотки дружелюбия.

Женщина остолбенела, опять раздался только что стихший плач, от которого мне стало не по себе. Я больше не обращал на нее внимания и быстрым шагом вернулся в общежитие, оставив ее посреди спортивной площадки. Она начала медленно оседать, пока не оказалась стоящей на коленях на мокрой земле, плач постепенно ослаб и наконец стих. Что ей, в конце концов, нужно? Неужели она хочет довести меня до безумия?

С трудом переводя дыхание, я прибежал назад и закричал:

— Что вы, в конце концов, хотите? Даже если считать, что вы моя мать, разве я вас признаю?

Всхлипы женщины резко утихли, ошеломленная, она сидела на земле и растерянно смотрела на меня, затем медленно поднялась и, бросив взгляд на убогое здание, где находились классы, опустила голову и покинула территорию школы. Я смотрел, как она медленно уходит прочь, пока наконец не пропала за склоном горы, и тут мое сердце сжала острая боль.

Неужели она действительно моя мать? Почему она бросила меня в реку? Она не боялась, что я могу захлебнуться? Я зажмурился и прогнал этот внутренний голос: кто бы она ни была, нечего ей врываться в мою жизнь. Я все детство потратил на то, чтобы забыть былое, причиняющее такую боль, и вот она грубо разбередила старую рану только потому, что она якобы моя мать? Даже если это и так, она, считай, меня уже бросила. Какое ей дело до того, существую я или нет? Она вдруг появилась через столько лет и без всяких оснований вошла в мою жизнь. Разве не для того, чтобы вновь бросить меня в реку? Я не находил ответов. Все эти вопросы, как стая обезумевших пчел, с гудением кружились в моей голове, я что есть силы ударил по ней, но пчел было не вытряхнуть. Я добежал до реки и опустил голову в воду, холод пробрал меня до костей и помог очнуться.

Прошло несколько дней, и Ли Цзинцзин опять появилась, в этот раз вместе с моей матерью. Они словно были парой из друга и врага, каждая в руке держала по зонтику. Невзирая на дождь, они обогнули горы и пришли, на их обувь налипли глина и опавшая листва. Они повесили зонтики в коридоре и теперь беззвучно стояли передо мной. Глаза у них искрились любовью и жалостью. Эта жалостливая любовь говорила о том, что души у них широкие, как просторы полей. Но при взгляде на этих двух женщин, которым в жизни пришлось хлебнуть горя, в сердце у меня почему-то ничего не зашевелилось, напротив, мне показалось, что они притворяются, и поэтому я не знал, что сказать. Они тоже хранили молчание и переглядывались между собой. Вокруг стояла мертвая тишина.

— Мам, ты не глупи, меня с реки принес отец, если бы не ты и не он, меня бы не было на свете, у меня только одна мать.