Жизнь без слов. Проза писателей из Гуанси

В течение нескольких дней моя душа словно где-то бродила. Ян Шугэнь помогал с организацией похорон. Моя мать, женщина, родившая меня, превратилась в горстку серого пепла и поместилась в маленькой черной урне. Вот так она исчезла из бренного мира, а чем он был для нее, этот мир? Был ли он воспоминаниями, надеждами или чем-то темным и неясным? Это и есть человеческая жизнь? Если это так, то почему мы испытываем страх смерти? Не из-за того ли, что нам жаль оставить позади радости или чувства к родным? Похоже, что так, а вроде и нет. В моих силах лишь повлиять на бескрайне широкую жизнь, а смерть — это бездонная черная дыра.

Вместе с Ян Шугэнем я поехал в дом престарелых и отыскал там мужчину по имени Оу Чжиган. Он был моим родным отцом, значит, моя фамилия была Оу, а в жилах текла кровь рода Оу. Эти мысли удивительным образом заставили меня почувствовать, что этот посторонний человек мне родной. Незнакомец стоял под баньяном и бессмысленным взглядом смотрел на листья. На что он смотрит, о чем думает? Возникают ли порой в его потерявшей память голове воспоминания о своем ребенке? Мог ли он представить, что его ребенок придет его искать и увезет жить в горы? Он ничего не мог вспомнить и никого не узнавал. Я тяжело переносил мысли, что моя мать умерла, а отец без памяти. Чем его жизнь отличается от смерти? Они оба потеряли чувствительность к бренному существованию, к родственным узам, у них не осталось ни любви, ни ненависти, мир взирал на них обоих одинаково безразлично. Они ничего не помнят, так в чем тогда смысл жизни? Эх, нет! Смысл просто в том, чтобы жить!

В медицинской карте Оу Чжигана я прочитал, что он был из числа образованной молодежи, высланной в деревню, но никаких записей про то раннее утро я не нашел. Они наверняка бросили меня ради того, чтобы вернуться в город.

В кино обычно это происходит так. Нет, звучит плохо. Это не то, что я воображал. Тогда как я себе представляю человеческую жизнь? Я сам себе не решался дать ответ.

Мы с Ян Шугэнем вернулись в деревню с урной и Оу Чжиганом. Урну я бросил в Шрам-реку. Мать наверняка не могла представить себе такое более тридцати лет назад, когда ее ребенок плыл по реке, а через тридцать лет в ней очутился ее прах. Она со своим ребенком существует в одной и той же реке с той лишь разницей, что он жив, а она превратилась в ничто. В этом и состоит жизненная неизбежность? Я не знаю и знать не хочу.

Мои родители не стали винить меня за то, что я привел с собой Оу Чжигана, полагая, что так и надо было поступить. Они радушно приняли этого потерявшего память человека, и стали считать его чуть не членом своей семьи. Лишенный памяти отец, подобно ребенку, каждый день сидел у ворот дома и тупо смотрел на солнце, либо, опустив голову или лежа ничком на земле, разглядывал муравьев. Иногда, испугавшись преследующих друг друга кошек и собак, он мог вдруг завыть. Не зная, как его успокоить, я выводил его за околицу и всегда вел на берег реки. Там мы сидели, глядя на воду, сердце словно омывал прозрачный поток. Наверное, это и было родство между отцом и сыном. Пусть он его ощутить не мог, я чувствовал себя таким живым и настоящим, как будто нашел дорогу после того, как сбился с пути. Отец, не отводя взгляда, смотрел на поверхность реки, в глазах порой зажигался огонек, будто он вспоминал былое. При мысли об этом я испытывал приступ надежды, что память к нему вернется, и он станет нормальным человеком. Сможет ли он в какой-то момент вновь оказаться в тех забытых событиях прошлого? Я испугался при мысли, что обнаружил совсем другого себя, и теперь жадно всматривался внутрь.

Отец видел меня насквозь. Он было задумал вылечить Оу Чжигана, каждый день делал для него отвары, привез из города гору книг по медицине. При виде стараний отца мои радость и воодушевление тонули в угрызениях совести. Отец, вытащивший меня из реки, теперь пытался создать для меня новую линию жизни. Оказывается, у человека она может быть не одна! Я понимал, что накопилось у меня в душе, и слезы заливали мне лицо.

2016

Чжу Шаньпо

Последний бой кавалериста

(Пер. Д. И. Маяцкого)

Отец на коне умчался вслед за поездом, скрылся в глубине темного тоннеля и не вернулся.

Такой была его последняя минута перед гибелью, полной пафоса, загадочности, овеянной поэтическим ореолом. Задолго до того я поведал отцу, что через нашу деревню проложили железную дорогу, которая уходит в тоннель, пронзающий величественную гору Хуайшань, — настолько длинный, что и конца ему не видно. Мои слова тогда произвели сильное впечатление на него. В день возвращения папы мы с братом и сестрой спустили его с поезда на руках, затем вместе сели в арендованный микроавтобус и приехали домой. Из машины брат перенес родителя на спине и усадил в инвалидное кресло. Отец долго сидел с опущенной головой, а потом медленно поднял ее.