Жизнь двенадцати цезарей

Зимой, под толстой тогой, он носил четыре туники, затем нижнее платье, шерстяную фуфайку, штаны и чулки. Летом спал с открытыми дверьми и часто ложился в перистиле, возле фонтана, при этом над ним махали веером. Солнца он не терпел даже зимой и если гулял на открытом воздухе, то даже дома надевал шляпу. В дороге он пользовался носилками, ездил обыкновенно ночью, и притом так медленно, с такими остановками, что до Пренесты или Тибура добирался два дня. Если он мог доехать куда-либо морем, он предпочитал путешествовать водой.

Но свое слабое здоровье Август старался укрепить. Он редко мылся, а чаще мазался маслом, далее потел перед огнем, затем обливался теплой или сильно нагретой на солнце водой. Принимая для укрепления нервов теплые морские или албулские ванны[162], он довольствовался тем, что, сидя в деревянной ванне, которую называл по-испански «дуретой», бил по воде попеременно руками и ногами.

Военные упражнения, езду на колесницах и фехтование он бросил тотчас после окончания междоусобных войн, а взамен стал сначала заниматься игрой в мяч и с мешком[163]

. Но позже его движения состояли исключительно в езде или прогулках. При этом в конце каждого круга он бежал вприпрыжку, закутавшись в одеяло или в короткую простыню. Для умственного отдохновения он или удил рыбу, или играл в кости и орехи с мальчиками-рабами, преимущественно маврами и сирийцами, которых собирал отовсюду, ценя их красивую внешность и разговорчивость: карликов, уродов и тому подобных он не терпел, считая их игрой природы и чем-то зловещим.

Красноречием он занимался весьма охотно и чрезвычайно прилежно уже с молодых лет. В Мутинскую войну он был завален делами, однако находил, говорят, время читать, писать и ежедневно заниматься декламацией. Позже и в сенате, и в народном собрании, и солдатам он произносил речи, всегда обдумав их и обработав, хотя у него была способность говорить без приготовления.

Чтобы не рисковать, полагаясь на свою память, и не тратить времени на выучивание наизусть, он решил читать все по книжке. И с отдельными лицами, и даже со своей супругой Ливией он разговаривал о серьезных делах, предварительно сделав запись в книжке, чтобы не сказать без приготовления больше или меньше следуемого.

Голос у него был приятный и особого тембра. Он усердно занимался им с учителями пения; но иногда, если голос ослабевал, поручал глашатаю произносить свои речи к народу. Он был автором целого ряда разнообразных произведений в прозе. Некоторые из них он читал в кругу своих приятелей, заменявших аудиторию, например «Ответ Бруту на его „Катона“». Большинство этих сочинений он читал уже в преклонных годах, вследствие чего, утомляясь, поручал дочитывать их Тиберию.

Из других его трудов назовем: «Слово к философии» и отчасти его «Воспоминания», состоявшие из тринадцати книг, но доведенные только до Кантабрской войны. Поэзии он отдавался мало. Ему принадлежит написанная гексаметрами поэма в одной книге. Она называется «Сицилией», и ее название отвечает содержанию. Другое, также небольшое поэтическое его произведение — «Сборник эпиграмм». Большинство их Август написал в бане. Он усердно принялся было за одну трагедию; но стихи не удавались ему, и он уничтожил ее, а в ответ на вопрос своих приятелей, что поделывает его «Аякс», сказал, что его Аякс пал на свою губку[164].

Его слог отличался изяществом и вкусом, — он не употреблял неподходящих и неестественных выражений, или, как он сам говорил, «слов, пахнущих стариной». Главным образом он старался излагать свои мысли как можно яснее. Чтобы легче достичь своей цели и не сбиться с толку или нигде не задерживать читателя или слушателя, он, не задумываясь, ставит предлоги перед словами или повторяет союзы, без которых слог становится неясным, хотя и выигрывает в изяществе.

Ему были одинаково противны и бездарные подражатели, и поклонники старинного слога, — хотя недостатки их были различны, — и он подчас издевался над ними. Особенно достается от него его любимцу, Меценату. Август жестоко смеется над его, как он выражается, «раздушенными кудрями» и пишет на них шутливые пародии. Он не щадит и Тиберия, любившего иногда употреблять устарелые, вышедшие из моды выражения. Марка Антония он даже обзывает сумасшедшим за то, что его произведениям читатели скорей удивляются, нежели понимают их. Также он шутит над его неумением выбирать выражения и отступлениями, которые он делает в данном случае, прибавляя при этом: «Ты не знаешь, подражать ли тебе Аннию Цимбру или Веранию Флакку[165], или употреблять выражения, заимствованные Саллюстием из „Летописей“ Катона? Или, быть может, тебе следует лучше пересадить в нашу речь бессодержательную болтовню риторов азиатской школы?» В одном из писем своей внучке Агриппине он хвалит ее способности и говорит: «Но ты должна одинаково просто писать и выражаться».