Жизнь двенадцати цезарей

Из его собственноручных писем видно, что в обыденной речи он любил употреблять некоторые выражения предпочтительно перед другими, например, желая сказать, что тот или другой не заплатит долга, он говорил, что он заплатит его «в греческие календы»[166]. Советуя кому-либо мириться с настоящим, каково бы оно ни было, он говорил: «С нас довольно и одного Катона!» Для обозначения быстроты, с какой было сделано то или иное, он употреблял фразу: «Скорей, чем варят спаржу». Вместо слова «дурак» он постоянно употреблял слово «дубина», вместо «черного» — «темный», вместо «сумасшедшего» — «рехнувшийся», вместо «быть нездоровым» — «киснуть», вместо «чувствовать слабость» — «походить на свеклу», или, по-простонародному, «опускать голову»[167]. Затем вместо sumus он говорит simus, а родительный падеж от слова domus употребляет в форме domos вместо domus. Так как оба последние слова встречаются у него в одной только форме, это следует считать не ошибкой, а его любимой формой.

В его рукописях я заметил еще следующую особенность: он не отделяет слов и, оканчивая строку, не переносит последних слогов на другую, а подписывает внизу, обводя их одной чертой[168].

Он не особенно придерживался правописания, т. е. правил и предписаний, установленных грамматиками, но, по-видимому, скорее разделял мнение тех, кто думают, что писать должно так, как говоришь. Он часто переставляет или пропускает не только буквы, а и целые слоги; но эту ошибку делают многие. Я не останавливался бы на этом, если б, к своему удивлению, не нашел у некоторых писателей рассказа, что он отставил от службы одного легата, бывшего консула, за его грубую безграмотность, — он заметил, что вместо ipsi он написал ixi. Когда Август пишет шифром, он заменяет a-b, b-c, и в том же порядке следующие буквы. Букву x

заменяет двойное a.

Не менее усердно изучал он греческий язык, где также показал блестящие успехи под руководством учителя красноречия Аполлодора Пергамского. Август был еще молод, а Аполлодор уже состарился, когда привез его из столицы в Аполлонию. Потом Август обогатил свой ум познаниями различного рода вследствие совместной жизни с философом Арием[169] и его сыновьями, Дионисием и Никанором. Однако Август не говорил по-гречески бегло и не решался что-либо писать на этом языке, — в крайнем случае, он писал по-латыни и отдавал для перевода. Тем не менее он превосходно знал греческих поэтов, восторгался древней комедией и часто давал ее пьесы в дни публичных представлений.

Читая авторов обеих литератур, он главным образом интересовался правилами или примерами, полезными и для общества, и для частных лиц. Выписывая их буквально, он обыкновенно посылал или своим близким и начальствовавшим войсками или провинциями, или же столичным магистратам, в зависимости от того, кто из них нуждался в том или другом напоминании. Мало того, он целиком читал такие сочинения в сенате и нередко знакомил с ними народ, путем своих эдиктов, например, с речами Квинта Метелла[170] «О необходимости увеличения потомства» или с сочинением Рутилия «О том, как строить дома». Ему хотелось убедить, что на то и другое первый обратил внимание не он, а что об этом заботились в свое время предки.

Он глубоко уважал ученых своего времени, внимательно и терпеливо слушая их, когда они читали свои произведения, и не только стихи или исторические сочинения, но и речи и диалоги. Он хотел, чтобы о нем писали только серьезное, притом лучшие писатели, и напоминал преторам, чтобы они не позволяли, на состязаниях риторов[171], унижать его имя.

О его отношении к предметам религиозного почитания мы знаем следующее. Он так боялся грома и молнии, что постоянно и везде носил с собой, в качестве талисмана, тюленью кожу, а каждый раз, когда ждал сильную бурю, уходил в подземную комнату! Он делал это с тех пор, как однажды испугался молнии, пролетевшей мимо него ночью, в дороге, о чем мы говорили выше.

Он придавал большое значение снам, как своим, так и чужим. Во время сражения при Филиппах он решил было не покидать палатки, вследствие нездоровья, тем не менее вышел из нее, когда ему было дано предостережение во сне его приятеля[172]. Он хорошо сделал: когда лагерь был взят, его носилки были исколоты и изломаны ворвавшимися неприятелями, которые думали, что Август продолжал лежать в носилках. Всю весну ему снилось множество самых страшных снов; но они оказались пустыми, не имевшими значения. В остальное время снов было меньше, но сбывалось из них больше. В то время, как он часто ходил в посвященный Юпитеру Громовержцу храм на Капитолии, ему приснился сон, будто Юпитер Капитолийский жалуется, что у него больше не стало почитателей, Август же отвечает, что Громовержец станет ему храмовым привратником. Вследствие этого Август приказал вскоре украсить крышу храма Юпитера Громовержца колокольчиками, так как последними обыкновенно обвешивали двери[173]. Под впечатлением же одного сна он в известный день ежегодно просил у народа милостыню, протягивая пустую ладонь.