Жизнь и удивительные приключения астронома Субботиной

Но «стараться» в условиях, в которых оказалась Нина Михайловна, было почти что выше человеческих сил. Ситуация стала настолько безвыходной, что никогда, никому и ни на что не жаловавшаяся Субботина начала рассказывать о ней в письмах друзьям. 29 ноября 1943 г. она писала Тихову: «Холодно, тесно, а сама только что вышла из больницы (малярийное истощение с осложнениями). А дома узнала, [что] брата переводят срочно в Краснодар, распоряжение его прежнего начальства. Меня сильно пугала перспектива зимней поездки (да еще через бурный зимний Каспий), а там житье в бараке, Ташауз в сравнении сразу показался раем… как евреям Египет в пустыне! Однако судьба смилостивилась: 2-ой телеграммой из Москвы переезд временно отменен, а мне и невестке вообще пропуска в Краснодар не дали», — заканчивала она рассказ о своей ситуации[1607]

. Найдя адрес Морозовых впервые с начала войны, Нина Михайловна рассказывала им о своем житье несколько более подробно 21 января 1944 г.: «Я очутилась в далеком оазисе Кара-Кум. Летом t в тени до 41º C; у поверхности почвы, нагретой Солнцем до 42! Бывает и 80º C! А зимой t падает до –20–28º C, при житье в глинобитных хибарах с дверьми прямо наружу и почти без топлива (сухая трава и колючка). Воду доставать трудно: ближайшие колодцы солоноватые. Надо ходить с ведром в соседний квартал… Питание — с базара — дорогое. Огороды поливные, у нас ничего не растет, т[ак] к[ак] сплошной солончак, перерезанный арыками. В дождь грязь невылазная. Сижу без выхода 3 нед[ели]. Перенесла здесь сибирскую язву от шерсти для РККА и длительную малярию с истощением и др[угими] осложнениями… К удивлению — выжила и еще работаю! Написала за 2 ½ года — 3 работы…»[1608]

.

Единственной радостью стало то, что до Нины Михайловны и Олега Михайловича добрался племянник — старший из выживших сыновей их младшей сестры Ольги — и некоторое время жил с ними, пока его не мобилизовали на фронт. Нина Михайловна, конечно, тут же взяла его под свою опеку. «Жили мы в кухне, а в соседней к[омна]те Олег Мих[айлович] с женой, — писала она Морозовым. — Хозяйство вели отдельно. Стряпали на 2-х кирпичиках на дворе. Теперь меня питает Олег Мих[айлович], т[ак] к[ак] никуда выбираться мне невозможно: сижу как Вы в Шлиссельбурге!»[1609]

Племянник оказался на полном иждивении Нины Михайловны. Физическое состояние подростка, пережившего блокадную ленинградскую зиму, не позволяло ему даже помогать тете в повседневных делах. Прожить вдвоем на пенсию в 200 рублей оказалось физически невозможно: Субботина и одна-то фактически голодала, тем более вдвоем. Они с племянником оказались на грани выживания. Нина Михайловна вновь начала посылать письма в НКСО РСФСР с просьбами о помощи. «Не откажите сообщить: какие теперь льготы в смысле питания получают в М[оск]ве персон[альные] пенсионеры? — спрашивала она. — В прежние годы мы были прикреплены к закрыт[ому] распред[елителю] НКВД. М[ожет] б[ыть] и теперь так? В этом случае, не сможете ли Вы написать в Ташаузский отдел НКВД о прикреплении меня на овощи и хлеб в их закрытый магазин? Это напротив нашей Ср[едней] школы № 1 — ул. П[ушкинской] 22, где я живу (Пушкинская ул., дом 23). А базар в Старом городе, в 3-х км. От нас мне на костылях не под силу туда ходить, особенно осенью и зимой, т. к. улицы не мощеные и после дождей очень грязные. Я получила пенсию за 13-ый м[е]-сяц по В[ашему] извещению и купила себе калоши и одеяло. Ко мне приехал из Л[енингра]да мой племянник 18 л[ет], единственно уцелевший из семьи в 7 чел[овек], учится у нас в школе. Ехал 4 ½ месяца, болел сыпняком. Летом и я лежала в б[ольни]це по поводу истощения и…[1610]

»[1611].