Жизнь – сапожок непарный. Книга вторая. На фоне звёзд и страха

У супругов Тамарченко были две взрослые дочери: Ната – программист, и Века (Вера) – искусствовед. В их доме всегда гудела молодёжь: их ученики и друзья дочерей. Времени для бесед наедине с теми, кто жаждал встреч с Анной Владимировной, у неё практически не оставалось. Когда же дом, в котором они жили, поставили на капитальный ремонт и их переселили в маневренный фонд, график жизни видоизменился, но для кутежей интеллекта и духа она всё-таки вырывала время. У неё можно было взять почитать ходившие тогда по рукам в машинописи книги, в том числе роман Хемингуэя «По ком звонит колокол», послушать пластинки с необычайно свежо звучавшими песнями Новеллы Матвеевой. Но главное заключалось в способности Анны Владимировны с головой погружаться в предмет разговора.

В беседах о пьесе Чехова «Три сестры» мы опять и опять возвращались к вопросу о необходимости говорить «нет!» в ситуациях «Наташиной наглости», дабы не дать наводнить мир пошлостью и подлостью. А мысль Анны Владимировны о том, что духовная красота сестёр, не нашедшая общественно-нравственного выражения, лишала их возможности выбраться из исторического водоворота, и сейчас, по-моему, остаётся ключом ко многим человеческим драмам. Мы докапывались до таких особенностей человека, когда сознание может всё разъять и понять, а чувств это никак не затрагивает. Или когда чувства, неистовствуя, отстаивают свою правоту, а сознание, как истукан, топчется на месте.

– Заметьте, – подчёркивала Анна Владимировна, – что бы люди ни вытворяли, они, как правило, не желают оказываться вне общепринятых нравственных понятий.

Когда мои воспоминания были наполовину написаны, Анна Владимировна захотела познакомиться с ними. Полумер она не признавала. Судила обо всём без скидок. Принадлежала к тем, кто считал, что я должна была провести сына через суд. Умом я принимала её правоту (было бы разбужено сознание сына, его активность), но – не приведи господь – если бы снова пришлось решать ту же проблему, поступила бы, скорей всего, как и в тот раз.

– Вы понимаете, что кроется за действиями Филиппа? – спрашивала она с пристрастием.

Ответь я: «Он предпочёл жить без совести, но с сыном», – это было бы близко к сути. Но Анна Владимировна понимала это иначе, глубже:

– Сын был его единственным шансом обессмертить себя.

Такую заносчивую подоснову я тогда угадать не могла. Результата это вроде бы не меняло, но Филиппа проявляло по-другому.

Прочитав, как маниакально я продолжала ожидать приезда свекрови в первую лагерную зону, несмотря на то что во время следствия она приносила передачи только сыну, а мне – нет, Анна Владимировна озадаченно комментировала: «Не понимаю, как можно было после всего, что она выкаблучивала, ждать от неё помощи! Только потому, что, кроме неё, не от кого было ждать?» Увы, как бы убого ни выглядело упорство моей веры в то, что свекровь приедет ко мне на свидание, да ещё и с буханкой хлеба, оно было неоспоримой данностью для меня – той. Мне в полном смысле слова «до смерти» надо было тогда верить в это… От Эрика я ничего не ждала, узнав, что он меня предал сразу. А светская дама Барбара Ионовна, которая после ареста мужа и ссылки превратилась в придирчивую и до безумия ревнующую меня к сыну свекровь, была натурой страстной. Не скоро, лишь через несколько лет, но я дождалась от неё письма: «Не дай мне умереть, Тамара, не повидав тебя, не испросив прощения за то, что бросила тебя после ареста, за то, что сожгла фотографии твоей семьи». Дождалась и горчайшего её порыва стать на колени, когда мы увиделись.

Я сверяла нормальные, бескомпромиссные оценки и реакции Анны Владимировны с тем, что реально переживала в лагере, где нам по пять дней не выдавали хлеба, но заставляли работать. И начинала понимать, за какой чертой низведения оказывались люди, когда их гнали к пещерности. Думаю, это сказывалось на всех рецепторах человека. В школе на уроках биологии нам показывали на схемах «боковую линию» рыб, выполнявшую функцию нервной системы: с её помощью рыбы улавливали направление течения. Атрофировавшаяся от шока при арестах нервная система человека автоматически переключала себя на ту атавистическую «боковую линию», которая обеспечивала одну первобытную задачу: распознавать, нацелены ли уже на тебя силы уничтожения или ещё повременят.

В один из приездов Анны Владимировны к нам домой из снятой с полки папки выпала наша с Колюшкой фотография, которую я никогда никому не показывала. Она долго, с пристальным вниманием рассматривала её. Возвращая снимок, с незнакомой теплотой в голосе сказала:

– Как много я сейчас поняла про вас! Пишите, Тамара Владимировна. Пишите, руководствуясь одним-единственным: ТАК БЫЛО НА ЭТОЙ ЗЕМЛЕ!