Жизнь – сапожок непарный. Книга вторая. На фоне звёзд и страха

Володя и обе его дочери встретили Юру так радушно и доброжелательно, будто знали его с давних пор и приезжает он уже бог весть в который раз. Обе подкладывали ему что-то на тарелку, смеялись над тем, что у Майи и у Юры день в день совпали занятия на курсах усовершенствования. По комнате бегал трёхлетний сын Маши – Сашенька. От волнения у меня всё сместилось. Заметила, что пару раз назвала Машиного сынишку Юриком. Следила, как сын рассматривает висящие на стене портреты моих родителей – своих бабушки и дедушки, как переводит взгляд на мою фотографию. Подумать только: сын впервые в доме?.. Отдавать себе отчёт в происходящем было по-прежнему страшно. Внутри нарастало и нарастало какое-то кружение жизни: вспять, вперёд и в «сейчас». А – смысл? В чём смысл? Смысла не было.

Когда сын собрался уходить, ещё раз попросила:

– Останься. Вот тебе отдельная комната, Юра. Располагайся в ней.

– Нет. Я уже сказал, что остановился в гостинице.

– Хорошо. Давай тогда решим: куда тебе пойти? В театр? В музей? Сейчас идёт любопытный документальный фильм – «Воспоминание о будущем».

Его заинтересовало название.

– Фильм я посмотрел бы. Но не один. Вместе со всеми.

– Хорошо. Возьму билеты на всех.

Кинотеатр, в котором шёл этот фильм, находился на Петроградской стороне. Заехав ко мне после сеанса, Юра первым делом спросил:

– А что это за странный дом на площади, недалеко от кинотеатра?

Удивительно: его заинтересовал дом, который и мне с детства казался таинственным и загадочным. Я достала фотографию:

– На площади Льва Толстого? Этот?

– Да.

Сыну нравился город, Невский проспект. Из соборов больше всех – Казанский. Я купила два билета в Мариинский театр на «Лебединое озеро». Спросила:

– Сходим с тобой?

– Нет. Я лучше пойду с кем-нибудь другим.

Наверное, хочет пойти с девушкой, которая ему нравится.

– Ну что ж, хорошо.

А когда он согласился пойти со мной в БДТ на «Хануму», я, вообще не особенно смешливая, всё время ловила себя на том, что, сидя рядом с сыном, безудержно смеюсь и не могу остановиться…

Если Юра приходил к обеду или к ужину, то, поговорив с Володей или с Маечкой, заглядывал ко мне на кухню. Ему нравилось, как я готовлю, нравилось, что наливаю ему в стакан апельсиновый сок и прошу: «Выпей, выпей». Его лицо несколько раз озарялось таким внутренним светом, что я зажмуривалась: «Его ещё узнавать и узнавать». А когда он однажды тихо произнёс: «Мне тяжело», – всё на свете куда-то исчезло. Всё, кроме этих слов. Не знаю, как я сдержалась, как не застонала от муки. Скованная всё тем же страхом – как бы не отпугнуть! – не рванулась ему навстречу, не обняла.

Как-то Володя с недоумением спросил:

– Что с тобой происходит? Я никогда не видел тебя такой ординарной и неинтересной.

Он был прав! Тысячу раз прав! Но только ограниченность, ординарность и могли мне помочь устоять на ногах. Куда лучше было бы предстать перед сыном в образе значительной, независимо мыслящей личности. Он ведь потому и решился приехать в Ленинград, что я такой привиделась ему при нашем свидании в его городе. А сейчас я была в роли хозяйки, которая должна была всё вкусно приготовить, наилучшим образом справиться с домашними обязанностями, всё успеть. Я ждала его телефонных звонков. Расстраивалась, когда он забывал об обещании прийти. Муж приглашал его вместе походить по городу, рассказывал о том, что происходило в стране в тридцатые годы, о судьбе моей семьи. Юра слушал молча, темы этой не поддерживал. Она его тяготила.

Дни мчались. Сын должен был скоро уезжать. Я ждала его вопросов. Он не задал ни одного. Полагая, что разбужу в нём хоть какой-то интерес к прошлому, я вынула однажды кипу ответов из адресных бюро, письма, бумаги. Хотела показать его настоящие метрики. Он ничего смотреть не стал. До его визита я была уверена, что, побывав в нашем доме, увидев, как и чем мы живём, познакомившись с нашей библиотекой, с нашими друзьями, он заинтересуется нашей жизнью и потянется к нам. Увы!

Уезжая, проводить себя он не разрешил.

– Ты скажешь родителям, что был у меня? – спросила я.

– Ещё не знаю.

– Когда тебя можно ждать? Когда приедешь снова?

– Я больше не приеду.

…Это было в лагере, в зоне Межог в 1945 году, за месяц до родов, когда меня уже перестали гонять на работу. После шумного многоголосья ушедших за зону работяг, кроме дневальной и меня, в бараке никого не оставалось. Опустевший барак начинал источать потоплявшую всё тишину. Я смотрела в окно на густо падавший снег, смётывала распашонку, и ко мне приходило великолепное ощущение здоровья, радости и сознание неуязвимости. Нас уже было двое в мире. И ради нашего общего будущего я чувствовала в себе реальные силы перенести и перебороть решительно всё.