Жизнь – сапожок непарный. Книга вторая. На фоне звёзд и страха

Несмотря на то что в ней трудно было опознать еврейку, её муж Вильгельм, учуяв тенденции власти по отношению к евреям, решил загодя с ней развестись. Забрал сына, переехал в другой город, запретил Рае писать ему и ребёнку или разыскивать их. Оставленная мужем, Рая попросила зачислить её как певицу в труппу цыганского ансамбля и выехала с ней на гастроли в Голландию. Очень скоро Германия завоевала приютившую Раю страну. Если бы каким-то образом открылось, что она еврейка, ее ожидало гетто. Опереться было не на кого. Тысячу раз перебрав возможные варианты, Рая приняла решение вернуться в Берлин. Чуть ли не ежедневно стала ходить в берлинскую магистратуру, в надежде найти отзывчивого чиновника. Наконец нашла и открылась ему: «Моя судьба в ваших руках. Можете сдать меня в гестапо, можете спасти».

Немецкий чиновник пожалел Раю. Выдал ей вид на жительство, благодаря которому она получила работу. Покровитель потребовал благодарности. Рая стала его любовницей. Она проработала на военном заводе в Берлине все самые страшные годы. После войны чиновник сделался воротилой чёрного рынка и нанял Раю на работу в ювелирную лавочку. Каждый месяц она должна была выплачивать ему определённый процент с выручки. А потом «спаситель» ушёл от Раи к её же богатой и жизнерадостной подруге. Правда, великодушно закрепил за ней лавочку, которую она сумела превратить в процветающую. Вильгельм, муж Раи, умер. Сын к матери любви не питал и к ней не вернулся.

Могла ли история Володиной сестры не перевернуть душу? Желание было одно: окружить её всепотопляющим теплом и заботой. Через год после того, как Володя побывал у сестры, Рая известила нас, что собирается приехать с подругой в Ленинград по туристической путевке. Всего на четыре дня. Жить они обязаны будут в гостинице. Мы сообщили Маечке о предстоящем визите тёти. Она взяла отпуск и приехала в Ленинград. Все были одержимы желанием дать Рае почувствовать, что у неё есть семья. Я заранее купила билеты на балет в Малый оперный театр. Договорилась, что нам приватно покажут заветные комнаты Юсуповского дворца. Сочиняла экзотические блюда. Пекла пироги и торты.

Рая выглядела опустошённым жизнью человеком. Искреннюю радость семьи приняла за экзальтированность. На следующий день после её приезда все были приглашены на день рождения Маши. Едва мы вышли из лифта, как тут же, на лестничной площадке, мать Маши со слезами кинулась обнимать Раю: «Раечка! Дорогая! Как мы вас искали! Как вас ждала мама!..» Праздничное настроение не помешало почувствовать Раину сухость и недоброжелательность по отношению ко мне.

При прощании она устроила надо мной судилище. Громогласно, при всех объявила: я не умею экономить деньги, не умею жить, не известно, для чего столько всего наготовила напоказ, потратилась на подарки, которые она в категорической форме запретила ей преподносить… И всё это – в ситуации, когда брат и сестра обрели друг друга после полувековой разлуки? Когда одному – под восемьдесят, а другой – за восемьдесят лет? Я просила Володю, чтобы он не вздумал объясняться и заступаться за меня.

Позже мы с Маечкой кое о чём догадались. Дама, с которой Рая приехала в Ленинград, и была той самой «богатой и жизнерадостной» подругой, ради которой Раин спаситель её оставил. Возможно, встреча Раи с бывшей женой Володи напомнила ей собственную драму, и я показалась Володиной сестре хоть и не «богатой», но бесхозяйственной и чересчур «жизнерадостной».

Перед приездом Раи я готовилась рассказать ей о её родных, думала, что она попросит меня об этом. Хороший отец и дед, Володя был истинно замечательным сыном. Не припомню, чтобы он когда-нибудь хоть на полтона повысил голос на мать или выказал ей своё недовольство. Если у меня была вечерняя работа, а его приглашали в театр, он отказывался, чтобы не оставить её без присмотра. Вечерами Мария Семёновна укутывалась в мохеровый палантин и садилась перед телевизором в кресло, предназначенное для неё одной. Когда у нас бывали гости, она надевала чёрный костюм, который ей шёл, и принимала положенные ей почести. Дружила с самой ветреной из моих молодых знакомых. Они часто играли в карты, и обе над чем-то хохотали. «Не хочу мороженого, – заявляла она мне лукаво. – Своди меня лучше в кафе и угости кружкой пива». В Доме творчества в Комарове, когда мы с Володей поджидали её у выхода из кинозала, она спрашивала с довольной усмешкой: «Что, пришли встречать свою недостойную старую даму?»

Она плакала, рассказывая о пропавшей в Германии Рае. Не уставала вспоминать: «Знаешь, мы всей семьёй пошли провожать их с Вильгельмом. Рая оставила нам всё, что у неё было, даже серебряные ложки и вилки. А когда мы вернулись с вокзала, кроме нашей облезлой мебели, не нашли ничего. Квартиру обчистили воры».

Увы, с Раей доверительной беседы не получилось. Вместо неё произошло какое-то обидное обрушение, которое я тогда не умела себе объяснить.

* * *