Жизнь – сапожок непарный. Книга вторая. На фоне звёзд и страха

Поездка оказалась незабываемой. А в 1990 году от Грузинского театрального общества я получила приглашение на празднование столетия со дня рождения Сандро Ахметели, совмещённое с днём рождения Тамары, которой на свете уже не было. Грузия отмечала эту дату с размахом.

Из Тбилиси автобусом нас повезли в село, где родился Ахметели. Там, с холма, я увидела Алазанскую долину, окутанную то ли дымкой, то ли лёгким туманом. Она запомнилась мне каким-то неправдоподобным видением.

Председатель колхоза стоял стеной:

– Ни в какой ресторан вы не поедете. Праздновать столетие нашего земляка будем в моём доме!

Из дома вынесли всю мебель, оставили только столы и скамьи. Вина, яства появлялись невесть откуда. Звучали тосты, часто проникнутые горечью.

Главное торжество происходило вечером в Тбилиси, в зале Грузинского театрального общества. Зал был переполнен. Выступали театроведы, актёры, друзья. Тут же присутствовала семья хирурга Мухадзе, воспитавшая сына Сандро Ахметели и Тамары Цулукидзе. Был выпущен фотоальбом, посвящённый спектаклям Ахметели. Динамичные, темпераментные массовки, размещённые на сложных декорационных конструкциях, говорили о мощи его театрального мышления. Была издана книга Тамары «Всего одна жизнь». На радио сумели восстановить запись одного из спектаклей, и в композиции вечера прозвучал её голос.

Как единственный свидетель её «северной» жизни, я пересказала историю возникновения театра кукол, созданного ею в Севжелдорлаге. В финале вечера был показан отрывок документальной ленты, снятой в Минске: у подъезда дома, где жила Тамара, стояла «скорая помощь», а она силилась ещё что-то дорассказать телевизионщикам об актёрах театра Ахметели, с которыми сидела в тюремной камере. В зале плакали.

Единственным выходом Тамары на публику за последние годы был юбилей Театра Руставели. В знак признания заслуг руководителя театра Роберта Стуруа она преподнесла ему репетиционный колокольчик Сандро Ахметели, покорив присутствующих своей речью.

Умерла Тамара Цулукидзе в Минске, но её прах перевезли в Тбилиси и захоронили рядом с матерью и сыном Сандиком.

* * *

Мы с Борисом не оборвали нашей переписки.

Временами она затихала, становилась формальной, но и при этом сохраняла смысл и инерцию прежней поры. В этой переписке мы, как всегда, пытались затронуть недосягаемые глубины. Так и получилось, что длилась она более пятидесяти лет.

Борис рассказывал о своих выставках здесь и за рубежом. Горько упрекал: «Глухим недоумением остается засекреченность от меня твоей поездки в Штаты и другие страны. Ты всегда находила силы, чтоб специально съездить к друзьям, по-разному дорогим и интересным тебе. В любую даль: в Одессу, Тбилиси, Кишинёв, ещё бог знает куда. Только не ко мне. Пока был здоров, пытался сам бывать в Питере. Правда, всегда – неудачно».

Эволюционировали его поздравления ко дню рождения. От: «Ну, не могу я от души пожелать тебе счастья с кем-то, так что по-честному: пусть тебе всегда будет тоскливо без меня, как мне без тебя». До: «Ты самый мой близкий и родной человек на земле. Что было горького – всё отгоревало, облетело напрочь. Пока стучит твоё сердце на свете – и я не один». Жалуясь на то, что стал лениться, просил: «Крикни мне что-нибудь сердитое, чтоб мне стало стыдно. Я совсем перестал в себя верить. Шибко ты мне надобен, бродяга Том».