Жизнь – сапожок непарный. Книга вторая. На фоне звёзд и страха

Мальчик сиял улыбкой. А сорокапятилетний сын и его семидесятилетняя мать, как два беспомощных погодка, трепыхались в тенётах, дальновидно накинутых на них умельцами бороться за себя. На какие-то минуты мы, малознакомые и кровно родные, ещё задержались в купе. И даже оробевший перед происходящим поезд не посмел двинуться в парк.

Все десять дней, что сын и внук гостили у нас, как и в первый приезд Юры, я была счастлива. Что-то рассказывала маленькому Алёше, не отходила от плиты, чтобы побаловать чем-нибудь вкусным детей и мужа, самозабвенно включившегося в наш общий союз. Стоило ребёнку раскапризничаться или по какому-то поводу призвать меня на помощь криком: «Бабушка!» – мир теплел сразу и безоговорочно.

Из писем судьи я знала, что Юра любит дачу, доставшуюся ему от отца, много сил и времени отдаёт работе на земле. Руки у него были грубоватые, трудовые. Я спросила, кем он себя более всего ощущает: программистом, инженером? Он славно усмехнулся и ответил: «Фермером». Мне такое признание пришлось по душе. Что могло быть естественней любви к земле? И я приняла это за ключ, которым можно будет что-то отпереть в сыне.

В тот приезд случилось и вовсе непредвиденное. При прощании на вокзале сын вполголоса вымолвил: «Не тронь чемодан, мама. Я сам». Я не ослышалась. Взрослый сын впервые попробовал назвать меня мамой?!

Пока он находился здесь, то и дело повторял: «Что ты всё о нас и для нас? Подумай о себе». Уехав, замолчал снова. Какое-то время спустя невестка написала, что ждёт второго ребёнка. Ровное и ласковое обращение Юры с Алёшей, ожидание ещё одного ребёнка… Значит, семья состоялась? Не это ли главное?

В память о юбилее осталась публикация: «Такого юбилея – с охапками гвоздик и роз, с искренними, добрыми поздравлениями, признаниями в любви, с прекрасным юбиляром, которая строгим туалетом, красотой и достоинством напоминала об актрисах прошлого века, – мне видеть не доводилось… Театральные деятели со всей страны и из-за рубежа поздравляли с семидесятилетием Тамару Владимировну Петкевич…» Скорее всего, именно эта юбилейная картинка послужила для Юры одновременно и толчком к тому, чтобы привезти внука, попробовать сделать шаг мне навстречу, и стимулом к новому приливу раздражения. Я ведь условилась сама с собой, что буду сколько угодно ждать его прихода ко мне, лишь бы это свершилось по его личной и доброй воле.

– Отец оставил застенографированные дневники, – сказал при предыдущей встрече сын.

– Ты их пытаешься прочесть?

– Да. Хотя это не просто. Он пользовался старой системой, двадцатых годов.

– И пока не разберёшь, не успокоишься? Так?

– Да.

Не знаю, о какой поре своей жизни писал Филипп, что доверил дневникам, какую свою зашифровал в них «истину». Но сына переполняло ненасытное любопытство к фигуре отца, а относящееся ко мне его не интересовало. Я надеялась, что Юра справится с расшифровкой отцовских дневников и они помогут ему осмыслить всё, что с нами случилось. Но он к этой теме больше не возвращался.

Меня и сейчас ещё спрашивают, как я могла при всём этом жить. Наверное, природа подарила мне способность всегда ощущать здоровую основу жизни. И ещё меня выручало то, что некая высшая воля разместила меня на причудливом перекрёстке между теми, кто родился ещё на рубеже веков, и более поздними поколениями.

В первой книге я рассказывала об Ольге Петровне Тарасовой, дворянке, профессиональной революционерке, которая в одно время со мной отбывала срок в Межоге и одарила меня своей дружбой. В 1985 году я была приглашена в Москву на её столетие (всего она прожила сто шесть лет). Ольга Петровна обладала редким талантом любви: сам воздух вокруг неё всегда был насыщен любовью. И столетие своё она встречала окружённая любовью обеих дочерей и нескольких внуков. Соседи по московскому многоэтажному дому несли на её праздник пироги, варенье и салаты.

Родственники и друзья, съехавшиеся на столетие «последней эсерки», как её назвала одна из московских газет, произносили растерянно-восторженные тосты: «Сто лет?! Прекрасно! Восхитительно! Такая живость чувств! Откуда берутся силы?» За Ольгой Петровной Тарасовой стояла богатейшая родословная. История и человек в девятнадцатом веке ещё более или менее уважительно шли рука об руку. Происходившие из позапрошлого века люди, такие как она и Александр Осипович, завещали нам свою мудрость – любовь.

Силы самых близких моих друзей-женщин, родившихся в начале двадцатого века, – Тамары Цулукидзе, Хеллы Фришер, Ольги Улицкой – были подорваны расстрелами мужей или многолетним ожиданием их из лагерей. Все до одной потеряли детей. Сын Хеллы остался в Чехословакии, и она его никогда больше не увидела, поскольку и после освобождения уехать на родину ей не разрешили. Четырёхлетний сын Оли и Александра Осиповича умер в ссылке на Кольском полуострове. Сын Тамары Цулукидзе погиб, едва она вышла из лагеря. Гонки с современной историей эти прекрасные женщины выиграть уже не могли.