Жизнь – сапожок непарный. Книга вторая. На фоне звёзд и страха

Ночами гудки плывущих по реке пароходов озвучивали оторванность и тоску по сыну. Позже, когда нас переселили на частную квартиру, возвращаясь с выездных спектаклей далеко за полночь, я упрямо направлялась не к дому, а к вахте театра – узнать, нет ли для меня письма из адресного бюро какого-нибудь города с вестью о семье, скрывшейся с моим сыном. Безуспешность поисков сводила с ума. Наличие этой чёрной дыры лишало смысла события, чувства, слова и даже творческие устремления. Любая мысль о будущем упиралась в тупик: «Тогда, когда найду сына». Подлинная жизнь должна была начаться только с той минуты.

Может, было бы чуть полегче, если бы у нас было собственное жильё вместо меняющихся комнатушек в здании театра и череды частных углов. Меня терзала душевная потерянность, пугало и отчуждение Димы. Возвращение в профессию, восторженное признание и успех вернули ему прежнюю самодостаточность. Я радовалась, гордилась им, но недоумевала: как можно меня не любить, если я предана ему и всё на свете вижу совместным? В каком-то испуге, неумно и бестолково пыталась вернуть хоть что-то из нашего прежнего. Уходя на спектакль, оставляла ему записки: «Знаешь, Дим, впервые в жизни я столкнулась с трудностью постижения души другого человека. Прежде мне это без труда давалось. Откуда взялась напряжённость между нами, двумя людьми, которым не в чем упрекнуть друг друга, когда речь идёт о человеческой порядочности, долге?.. Тебе не кажется, что ты слишком экономен и скуп, расходуя себя? Профессиональный навык беречь силы для концертов и работы? Работа, своевременный отдых, сон – это всё? Так закопать себя в режим, так беречь себя, так не хотеть больше узнавать ни себя, ни жизнь! И это – после нашего „взаперти“!.. Возьми мои силы. Возьми их и – трать, Дим. Мне некуда их деть. Распоряжайся ими. Только – бери, ради бога. Нам их с лихвой достанет на двоих». Но ничего не менялось.

Не так давно, рассматривая любительские фотографии чебоксарской поры, я с удивлением обнаружила, что мы с Димой на них всегда рядом. Выглядим улыбчивыми и беззаботными в компании актёров. Возможно ли, чтобы внешне это смотрелось так, если память хранит страдание и недоумение?

У Димы был отпуск. Он поехал со мной на гастроли в Кинешму. Мы плыли на пароходе по Волге. Было свежо. Пассажиры прятались по каютам. На палубе, на носу парохода я стояла одна. Смотрела, как учащаются речные повороты, как Волга в некоторых местах сужается. Едва стало темнеть, на береговых склонах появились бакенщики с фонарями. Один за другим зажглись бакены. Я знала, что Дима не обеспокоится моим отсутствием, не подумает принести мне что-то накинуть на себя. Он не баловал житейским вниманием. Оно как-то исключалось из отношений. Чего же я всё-таки в Диме не поняла и недопонимаю сейчас? Чего-то, наверно, недослушала в его рассказах о себе. Он нередко вспоминал своё детство, проведённое в Греции, а затем под Майкопом, куда семья переехала в начале тридцатых, тепло рассказывал о матери и братьях. Про кусок земли, на котором отец выращивал табак, он говорил: «У нас была плантация». Это определение – «плантация» – чем-то трогало… Он, видимо, изверился в людях из-за того, что жена в Баку не дождалась его освобождения и вышла замуж… Или я своим московским «ослушанием» нанесла непоправимый удар по его эллинским представлениям о роли жены в семье?

* * *

После одной из стоянок ко мне подошёл наш молодой актёр Володя Кадочников:

– Знаете, что я сейчас проделал? Шаг в шаг шёл по берегу за Дмитрием Фемистоклевичем. Изучал походку вашего сиятельно-обаятельного супруга. За первый урок поставил себе четвёрку с минусом. На большее не потянул.

Девяностопятилетняя одесситка Зайка огорчалась, когда я приезжала одна:

– Что ж ты без своего Димочки? Таких сияющих глаз никому больше не отпущено.

Таким его видели окружающие. Таким его знала и я. Только такой «мой» куда-то подевался.

Записок я Диме больше не писала. А когда, не сдержавшись, заметила: «Ты будто не знаешь, что такое забота, ласковое слово», – его ответ вверг в ещё большее недоумение: «Мне кажется, я всё время о тебе забочусь и всё время говорю тебе нежные слова».

В Нижнем Новгороде пароход имел длительную остановку. Нина Николаевна Гороховская с мужем (во многих спектаклях он был моим партнёром) пригласили нас с Димой пообедать. Из широких окон ресторана была видна Волга, поймы, дали. И, глядя на этот простор, муж Гороховской тихо произнёс:

– Вот мы и урвали кусочек жизни.

– А вы разделяете это чувство? – повернулась ко мне Нина Николаевна. – Давно хочу вас спросить: такое впечатление, будто вы извиняетесь за то, что живёте на свете.

Осторожные и чуткие вопросы окружающих часто причиняли боль. Мы сами до конца не понимали, что с нами произошло, что происходит и можно ли ещё что-то поправить.

* * *