Жизнь – сапожок непарный. Книга вторая. На фоне звёзд и страха

Я честно примерила этот образ к себе. Какая-то правда в этом была, только слишком давняя. Строптивый от природы характер я научилась обуздывать, не проявлять ни в наших отношениях с Димой, ни в отношениях с актёрами. Я ещё больше рассердилась и заявила:

– Не смейте со мной так разговаривать!

– Хорошо! – безмятежно и насмешливо согласился он. – А стихами определять вас разрешается? Вот такими, скажем:

Доброе сердце, светлый ум,

   Тамара Петкевич – уникум…

Его шуточки-прибауточки («Ах, у неё был чудный голосок, что так прекрасен в женщине!») были красочны, неожиданны, так незаданно веселили душу.

Приближалась генеральная репетиция. Вечером мы оговаривали ту или иную сцену, но наутро, импровизируя, Владимир Александрович мог изменить ранее найденное решение на что-то более выразительное и оживляющее – и всякий раз меня поражал. Тяга режиссёра к подлинности оказалась снадобьем, которого в театре жаждало множество актёров. Галицкий подводил актёра к прорыву в глубину. Открывал, казалось, что-то и в себе самом. Находки становились общими, работалось легко, вдохновенно. Отыграв свою сцену, актёры рассаживались в зрительном зале, чтобы задержаться в атмосфере взаимоудивления, которая создаётся вокруг талантливых людей.

Пока директивы ЦК доходили из центра до столиц союзных республик, заряд их воспитательных намерений частично выветривался. Так, в 1959 году в Молдавии на первых порах не все поняли масштаб кампании «по борьбе с космополитизмом». Республику решили «привести в чувство». Все творческие работники были созваны на совещание в Молдавский оперный театр.

Поначалу аудитория довольно вяло слушала вводную часть доклада второго секретаря ЦК Молдавии «О необходимости идеологической чистоты и партийности в советском искусстве». Но когда докладчик стал поимённо называть писателей, которые «живут с оглядкой на Запад, являются разносчиками вредных и враждебных советским людям идей», зал поутих, внимание перешло в другой режим. А когда, уже манипулируя настроением зала, второй секретарь поднёс микрофон вплотную ко рту и буквально прошипел в него: «А мы таких ретивых – остановим! А мы им бесчинствовать и калечить сознание наших людей – не дадим! Не раз-ре-шим!» – стало уже совсем тихо и очень не по себе.

Передо мной в зрительном зале сидел один из писателей, только что причисленных докладчиком к стану «калечащих». Затылок писателя становился всё пунцовее и напряжённее. Было похоже, что внутренний оползень губит не только мысли о карьере, о шансе творить, но парализует в нём ресурсы духа. Казалось, у него вот-вот случится инфаркт, инсульт…

Государство не утрачивало умения пугать человека непосредственно «в нервы и в кровь». Расхожий, беспроигрышный метод века. Если ты не установил личных отношений с властью и обществом как союзник, не оформил их надлежащим образом партбилетом, защиты не жди, а нападение гарантировано. Предводителей таких совещаний увлекала и тешила односторонность «коррид». Большинство присутствующих воспринимало их как тяжкое физическое испытание. Я просто умирала.

Все расходились подавленные. Галицкий обратился ко мне:

– Зайдём куда-нибудь выпить кофе, помолчать.

За чашкой кофе спросил:

– Вам не кажется, что мы с вами, как два зверька, забились в логово и слушаем мир, прижавшись щека к щеке? Какой же он грозный…

Мир – действительно грозный. Но он-то откуда знает это?

Многочисленный состав комиссии, прибывшей в театр на сдачу декадного спектакля «Мой белый город», недвусмысленно намекал на возможность взбучек, подобных устроенной на совещании в оперном театре. Видно было, что члены комиссии готовы «нести ответственность за идейное содержание спектакля». У-у, сколько запретов и разгромов пережил за эти годы театр!

Спектакль «Мой белый город» был прекрасно организован, смотрелся с интересом. Претензий к режиссуре наскрести не удавалось. И тогда (не без участия Союза архитекторов) подготовленная для разгрома комиссия дружно обрушилась на пьесу. Пьесу обвинили в «прорумынских настроениях». Причин для этого не было – разве что безошибочный нюх, распознающий любое свободное дыхание в искусстве…

Спектакль был разрешён к показу на публике не более пяти раз. Везти его на Декаду молдавского искусства в Москву запретили. Фактически правительство республики вынесло приговор молодому драматургу Эдлису. Здесь не шутили. Талантливый автор вскоре уехал из Молдавии в Москву. До того Молдавию покинул один из самых пленительных и оригинальных драматургов – Ион Друцэ. Чтобы запрет «Белого города» не привёл к отмене поездки театра в Москву, высшие инстанции стали срочно искать новую пьесу.

– Сбежим куда-нибудь от всех? За город? Хоть на пару часов? А? – предложил режиссёр.