Жизнь – сапожок непарный. Книга вторая. На фоне звёзд и страха

Олю Улицкую, Нину Гернет и Володю Галицкого связывала всё та же одесская молодость и участие в «Синей блузе». Когда пора задиристых куплетов и физкультурных пирамид себя изжила и сменилась опасностью пострадать за излишнее вольнолюбие, а позднее и за «связь с врагами народа» (недавними товарищами, оказавшимися в ссылках и лагерях), Нина Гернет не поддалась страху. Не затронутая, к счастью, репрессиями, она продолжала переписку не только с Олей, но и с арестованным Александром Осиповичем. Более того, по его просьбе присылала в зону для кукольного театра Тамары Цулукидзе свои детские пьесы и посылки с лоскутками и мишурой для изготовления кукол.

В коммунальной квартире на Петроградской стороне ей принадлежали две комнаты.

– Занимайте комнату сына, – сказала она мне. – Он с женой и детьми живёт в другом месте.

Вряд ли я хорошо продумала, на что могу рассчитывать, возвращаясь жить в родной город спустя двадцать лет. Пешком через Тучков мост добиралась до дома на 1-й линии Васильевского острова, в котором наша семья жила до войны, заходила в нашу парадную, прислонялась к стене, тщетно надеясь совместить себя с прошлым. Стояла перед зданием школы на углу 4-й линии и Среднего проспекта, где училась до войны, но и там испытывала только ощущение минувшего времени. По отдельности я с каждым из срезов своей жизни была связана намертво, но в одно эти куски-периоды никак не сводились. Сказка, в которой порубленное окропляется живой водой и срастается, была не про меня.

О чиновничьи рогатки разбивалось немало судеб. Чтобы устроиться на работу, необходима была прописка, а чтобы прописаться, надо было иметь работу. В моём случае эта сцепка осложнялась ещё и тем, что, уезжая из Кишинёва, я оттуда не выписалась. Как реабилитированные, мы с Димой вот-вот должны были получить отдельную квартиру. Выписаться значило обречь Диму на жизнь в общежитии, чего я допустить не могла.

По прошествии трёх месяцев после моего отъезда Дима телеграфировал, что квартирная очередь подошла. Я отправилась в Кишинёв, прописалась в новую квартиру, помогла Диме наладить быт и только после этого отдала там паспорт на выписку. Готовность Нины Владимировны Гернет временно прописать меня к себе дала мне теперь возможность заняться собственным обустройством. Однако в Ленинград я возвратилась, когда пик кампании по постановке реабилитированных на очередь миновал. Потребовалась уйма дополнительных справок и документов. Сложности умножались. Всё бы, вероятно, на том и застопорилось, если бы не загадочные повороты жизни.

Это было года два назад, в Кишинёве. Я готовила обед в кухне-коридоре театрального общежития, когда открылась входная дверь и вошедший, мужчина лет пятидесяти, спросил: «Не подскажете ли, где можно найти Тамару Владиславовну Петкевич?»

Это был друг ленинградской художницы Елизаветы Георгиевны, обучавшей меня в юности росписи батиком. Друзья называли его Дод. Когда-то в её доме, указав на меня глазами, он сказал ей по-английски: «Я очарован». Затем, помнится, без приглашения пришёл к нам в дом. Попросил угостить чаем. Пока я ходила на кухню, без церемоний вытащил из ящика ученического стола мой дневник. Успел прочитать несколько страниц. Я возмутилась, он снисходительно и несерьёзно извинился. Потом отбыл в длительную служебную командировку в Мурманск. От него приходили «умные» письма. Он учил меня смеяться над самой собой, остерегал от «пленительного болотца привычек и вещей», которые затягивают человека так, что воля его слабеет и ему становится всё труднее прорваться к самому себе – такому, каким его замыслил Бог.

Через восемнадцать лет мы не сразу узнали друг друга. Растерявшись от неожиданного визита, я спросила, каким образом он очутился в Молдавии.

– Всегда узнавал о вас у Елизаветы Георгиевны. И о постигшей вас катастрофе тоже знал от неё. А сейчас от переводчицы Марии Адольфовны Колпакчи услышал, что вы живёте в Кишинёве. Вот и приехал узнать, счастливы вы или нет. Если нет, то буду просить вас выйти за меня замуж.

– Счастлива, – ответила я. – Даже очень. А вы?

– А я, как видите, за вами приехал.

– Как Елизавета Георгиевна?

– Елизавета Георгиевна умерла.

– Когда?

– Полгода назад. Очень мужественно уходила из жизни.

Пришёл с работы Дима. Они познакомились. В общей сложности Дод просидел у нас много часов. На прощанье сказал:

– Я когда-то грезил вами. Но уж слишком вы были юны. Пожалуй, вы правду сказали, что счастливы. Коли так, то знайте, что у вас имеется давний, очень настоящий друг. Будете в Ленинграде, непременно дайте о себе знать.

К календарным праздникам Дод присылал поздравительные открытки. Через недолгое время оповестил, что женился, жена славный человек, работает в редакции одного из ленинградских журналов. Теперь, в Ленинграде, когда главный из вопросов – как получить жилплощадь – повис в воздухе, Дод вызвался помочь:

– Мой однокашник – серьёзный начальник. Уверен, он сделает всё, что нужно.